Одесская сага. Троеточие… - Юлия Артюхович (Верба)

У окна в кадке росла сутулая финиковая пальма, упиравшаяся плечами в потолок и тянувшая свои растопыренные пальцы-листья к Жениной кровати. А точнее – к кушетке.

Кушетка была похожа на пасхальный кулич. Такая же округлая и мягкая, и на ней безумно хотелось прыгать. Но такого безобразия Женя не позволяла. Кушетка всегда была идеально застелена – на одеяле жесткое покрывало, на покрывале – волшебная ажурная вязанная квадратами сетка из тончайших ниток, все белоснежное и накрахмаленное до состояния корки.

У Жени все было вымытое до скрипа и накрахмаленное до царапок. Точно как она сама. Такая же красивая, наглаженная, жесткая и колючая.

Женя никогда не ругалась, не орала и не плакала. Она даже голос повышала слегка. И этого слегка было достаточно, чтобы описаться от ужаса. Женя была как свод правил, как ее шкаф, где всё по полочкам, но ничего нельзя трогать. Она даже радовалась одними уголками губ, в особенных случаях к полуулыбке еще и приподнимала тонкую правую бровь. Юля репетировала перед зеркалом, но поднять ее, как Женя, можно было только пальцем – сама не держалась.

Юля осмотрела комнату, приподняла пальцем бровь, хмыкнула, затянулась невидимым беломором и поправила плюшевую подушку-«думочку» на кровати. На лимонном плюше были красные розы в линялом черно-синем, как зэковские татуировки, контуре и зеленые листья. Юлька тоже такую хотела, но Женя не давала, а мама сказала, что если эту подушку хорошо вытрусить, то можно накрутить еще три пачки беломора.

– И что мы тут забыли? – За спиной как всегда беззвучно материализовалась Евгения Ивановна Косько, насмешливо разглядывая правнучку.

Юля взвизгнула от ужаса – она только собралась залезть на кровать и наконец подпрыгнуть.

Женя не дожидалась ответа:

– На выход!

– А что там у тебя за книжка непонятная?

Женя метнула глаз на стол.

– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали.

– А что за буквы странные?

– Потому что для взрослых! Марш на кухню. Суп стынет.

– А с чем?

– С гвоздями и дустом, – так же невозмутимо парировала Евгения Ивановна. – Бегом.

– У-у-у, клецки, – прошептала Юля.

– Пока не доешь, из-за стола не выйдешь, – отрезала Женя.

Она не сомневалась, что ее сло́ва было достаточно. И не важно, сколько нужно просидеть за тарелкой – пять минут или полтора часа. Важен результат и правильное питание. А то совсем избаловались: бульон с клецками – фу, куриную ногу со шкуркой мы, видите ли, не едим… Не голодали… А книжку она зря оставила. Надо под подушку убрать.

Зачем она всю войну, вопреки ее железному здравому смыслу, хранила мамины книжки на идиш, Женя не знала. У них ничего не выбрасывали. Вообще ничего, а тем более книги. Только библиотеку погибшего Нестора распродали потихоньку в голодные годы, а эти – мамины… Их было всего две. Судя по иллюстрациям, детские. После прихода патруля в сорок первом она спрятала их на дно старого баула с лекарствами под засиженную мухами картонку. Она иногда рассматривала страницы и удивлялась, почему мать никогда ничего не говорила. Главное выяснила еще тогда, в сорок первом, у Нюси, а потом, после войны, у Ривки, Гедалиной жены, которая вернулась из эвакуации, уточнила детали и подробности.

Ривка ей расскажет про все, о чем она догадалась после переезда Иры-Фиры: про Жениного дядю, нескладного Йосю Берковича, увлеченного идеями сионизма и благоразумно рванувшего в Америку, про эти книжки на идиш, которые Ира спрятала, но выкинуть подарок брата, последнюю связь с ее семьей и корнями, не смогла…

Как и все во дворе, независимо от национальности, Женя ругалась и радовалась на идиш. Так говорили мама, Рива, Софа Полонская, Нюська-полячка, немка Елена Фердинандовна и даже православный коммунист Макар-камнетес. Только после войны Евгения Ивановнастала максимально фильтровать речь да и вообще помалкивать.

Старая Рива тогда, в пятидесятых, была ее отдушиной, окошком, зеркалом в прошлую жизнь, в детство, в мамину семейную тайну. И конечно, с удовольствием она рассказала все, что знала от своих родителей. И Женя со своим клятым упрямством решила стать той, которую так ненавидели и при царе, и немцы, и советская власть, – еврейкой. Никто и не догадался. Ее причуды списали на возраст и паскудный характер, тем более выяснять у мадам Косько, почему она в чулках в тридцатиградусную жару или всегда в газовой косыночке, никому бы и в голову не пришло. Да и возраст. Кому она была нужна? А Женин вердикт всегда вымачивать мясо в воде перед готовкой приняли на веру, потому что, по ее словам, так полезнее. Тогда на робкое Нилино: – Мам, мы ж так раньше не делали? – Женя отрезала:

– А где ты мясо во время войны видела?

На том вопрос и закрыли. И Нила, и следом Люда, не задумываясь, вымачивали мясо, потому что так принято. Писать и читать на идиш Женя так и не научилась, но все, что рассказала Рива, соблюдала неукоснительно, а книжки периодически разглядывала, пытаясь по картинкам понять их содержание.

Скандал разгорелся внезапно и парадоксально. В гости перед Жениным днем рождения внезапно прикатила Лидка. В свои семьдесят девять – при уме, памяти и с таким же гонором. С шиком. На такси. В шубе и с подарком – кроликом.

– Вот. К праздничному столу. Деликатес. Еще утром бегал. Точнее, прыгал.

– Допрыгался, – мрачно ответила Женя.

– Тебе с твоими ужасными папиросами давно пора переходить на диетическое питание – вон кожа желтая и сморщенная вся.

– Мне семьдесят два, и мне до сраки, какая у меня кожа.

Лидка поморщилась:

– Ты можешь не выражаться? Я вообще на полчаса. Накануне решила зайти, а то ты обижаешься, что я не хожу, а завтра будет полный дом народу. Все вопят, курят. У меня потом голова разболится. А так будет чем семью побаловать.

– Премного благодарна. Царский подарок. Выпьешь или тебя такси ждет?

– А что, кроме чая, ничего нет?

После окончания официального визита Женя взяла кролика за меховые лапы и понесла к дверям.

– Мы что, кролика готовить не будем? – удивилась Людка.

– Нет, не будем, – спокойно ответила Женя.

– Это почему?

– Это нельзя есть.

– В смысле? Он же диетический! И ребенок никогда не пробовал.

В коридор вышла Юля в спущенных колготах и маечке.

Женя спрятала руку с кролем за спину и наклонилась:

– Ты хочешь съесть маленького зайчика-побегайчика?

– Нет!

– А мама хочет.

– Нет! Нет! – Юлька заревела. Зайчик почти каждый день пробегал мимо Нилиной работы и передавал бабушке для нее то шоколадку, то вкусное яблочко, то платочек, а иногда даже книжки. А во двор приходить боялся, чтобы не поймали. Как же можно его сожрать?