Красная королева - Хуан Гомес-Хурадо

Инспектор Гутьеррес на полном серьезе думает: а не врезать ли ему? В итоге все-таки сдерживается.

– Ладно, мы уже уезжаем. Большое вам спасибо.

– Не за что, дорогие мои.

Они возвращаются. Джон нервно ведет машину и нервно говорит.

– И ты слышала, этот кретин сказал: «Не за что, дорогие мои». Это я к ним так обратился в прошлый раз, когда они светили фонариком нам прямо в лицо. Он как бы дал понять, дескать, да, в тот вечер это были мы. Кретин. Тупица. Не понимаю, почему Ментор не запросил запись с камер видеонаблюдения, почему нам приходится это делать самим, и… можно узнать, что ты делаешь?

Антония не обращает на него внимания: она вводит в навигатор какие-то координаты. На экране появляется маршрут. Девятнадцать минут.

– Куда мы едем?

– Не мешай мне, – отвечает Антония. Она берет айпад и начинает что-то искать в интернете. Затем открывает веб-страницу и принимается читать. – У меня только девятнадцать минут, чтобы научиться.

Когда они приезжают к месту, которое Антония указала в навигаторе, Джон глазам не может поверить.

– Ты хочешь пойти туда сейчас?

– Мне нужны твои пятьдесят евро.

– Они у меня последние. Если ты не помнишь, я отстранен от должности с лишением жалованья.

– Я тебе их верну.

Джон протягивает ей банкноту. Антония берет ее, затем достает из сумки-почтальонки карточку – свое удостоверение личности и кладет на переднее сиденье.

– Подожди здесь. И закройся изнутри. Как-то не хочется, чтобы ее украли, если ты решишь вздремнуть.

До этого дня Джон никогда бы не подумал, что возможно в течение девяноста четырех минут непрерывно ругаться. Но до тех пор, пока Антония Скотт не возвращается, он именно так и проводит время.

Когда она вновь садится в машину, в одной руке у нее скромный бумажный пакетик, а в другой пятьдесят евро.

– Поехали обратно в Ла-Финку.

Джон паркуется рядом с будкой. Дубль два.

Температура приема ниже нуля.

– Инспектор, если вы привезли письменное заявление о предоставлении записей, вынужден сообщить вам, что мой начальник сейчас в отпуске. Так что с удовольствием примем вас на следующей неделе.

Антония передает бумажный пакет Джону, а тот, в свою очередь, протягивает его охраннику. Скромный бумажный пакетик с черным логотипом, изображающем богиню Кибелу. А внизу мелким шрифтом написано: Казино «Гран Мадрид». Охранник смотрит на пакет, все еще стоя в классической позиции номер два.

– Что это?

Он брезгливо морщит нос, словно в пакете лежат использованные подгузники.

– Профессиональная любезность.

Любопытство берет верх над гордыней. Охранник протягивает руку и забирает пакет. Оценивает вес. Открывает. Смотрит внутрь. Достает фонарик. Снова смотрит внутрь. Смотрит на Джона. Смотрит на своего напарника.

– Мы не знали, пять тысяч всего или на каждого, так что на всякий случай взяли десять, – поясняет Джон.

Пока охранники совещаются в стороне (открывая при этом пакет каждые три секунды), Джон и Антония перешептываются, глядя на них с улыбкой.

– Как тебе вообще такое в голову пришло?

– Просто послушала рассказ про шофера Рамона Ортиса.

– И ты научилась играть в блэкджек за девятнадцать минут?

– Нет, играть я научилась за минуту. А остальные восемнадцать я училась считать карты.

Получив десять тысяч евро, Томас и Габриэль (так зовут охранников) становятся просто милашками. Томас – тот, что лет пятидесяти и с трехдневной щетиной – проводит их в будку, а Габриэль остается снаружи на посту. Будка гораздо больше обычного, и при этом она оказывается лишь прихожей того помещения, куда ведут Джона и Антонию.

– Сюда, пожалуйста, проходите, – говорит он, открывая перед ними следующую дверь. Лестница ведет в подземное помещение, расположенное под входом. Здесь находится раздевалка, зона отдыха, душ, небольшой тренажерный зал.

– Не желаете ли кофе?

Джон бы выпил, да, спасибо. А Антония, если можно, чая. Можно. Томас готовит им напитки в машине, похожей на те, что выставляют к завтраку в пятизвездочных отелях.

– Нам грех жаловаться, что правда, то правда. Для нас тут все удобства. Раньше я работал в одном гипермаркете. Изо дня в день сплошные перебранки с цыганами, которые проносят товары под одеждой. Я, конечно, ничего против цыган не имею, у меня и среди хороших друзей есть цыгане, но…

Джон прерывает его рассказ о тяжелой жизни:

– Да, у вас тут хорошее рабочее место.

– На лучшее я и рассчитывать бы не мог. Особенно в моем возрасте.

– Я понимаю, что вам не хотелось бы потерять такую работу.

Томас подносит им дымящиеся чашки. Затем готовит еще один кофе для себя.

– Я слишком стар, чтобы искать другую работу. И у меня двое детей учатся в университете.

– Вы знаете, что произошло в тот день на вилле Лос-Лагос?

Томас отводит взгляд.

– Мы договаривались, что я покажу вам записи. И все.

– Нам нужна ваша помощь, Томас, – говорит Антония.

За двадцать лет работы в полиции Джону нередко приходилось допрашивать людей. Людей разных цветов кожи, разных телосложений. Некоторые молчат из страха, некоторые упрямятся из гордости, некоторые врут, чтобы от чего-то избавиться… А некоторые безумно хотят все рассказать. И они обычно говорят тебе нечто вроде:

– Я не знаю, можно ли вам доверять.

И ты должен вселить в них уверенность и поведать им что-нибудь взамен.

Поэтому Джон вопросительно смотрит на Антонию. Как бы спрашивая у нее разрешения. Антония кивает.

– Томас… мы не обычные полицейские.

– Не понимаю, – растерянно отвечает он. – Я же видел ваш значок, и он настоящий.

– Верно. Но мы не такие, как остальные.

– Это я уже заметил. Обычные полицейские не раздают пачки стоевровых купюр.

– То, что вы нам расскажете, не будет использовано в суде. И ваши слова не останутся ни на каких записях. Одному человеку сейчас очень нужна помощь. А другого человека нужно привлечь к ответственности. Вы же знаете, что здесь произошло, Томас.

Охранник опускает голову. Оказывается, что, когда он не стоит в классической позиции номер один или два, Томас человек порядочный. И ему стыдно за то, что начальство приказало ему сделать. А приказали ему молчать, смотреть в сторону и если что – «ничего не знаю, никого не помню, ничего не было». Сказать легко, а вот сделать уже не очень. Такое даром не проходит.