Красная королева - Хуан Гомес-Хурадо

Она замолкает, потому что ей вновь открывается универсальная истина, которую она забывает каждый вечер, ложась спать. Миром управляют середняки, эгоисты и идиоты. И по большей части – последние. Что же касается капитана Парры, он представляет собой весьма интересное сочетание всех трех характеристик.

Джон неожиданно для себя его защищает:

– Он просто делает свою работу.

И тут же себя за это ненавидит, но, с другой стороны, Антония ведь должна понять, что правила игры изменились.

– Его работу сделали мы. У них в отделе восемь полицейских. Восемь. В их распоряжении базы данных, машины с мигалками, оружие, группа поддержки. Но думать они не умеют.

Она вновь осекается. Ей все равно не удастся выговорить из себя всю горечь, ведь с человеческой глупостью ничего не поделаешь. С глупостью можно справиться только двумя способами: либо принять ее, либо покончить с собой. И о втором способе у Антонии сегодня не было времени подумать. Потому что она преследовала подозреваемого.

– Неважно, – говорит она, и ее голос вновь обретает привычное ледяное спокойствие. – Мы найдем Карлу Ортис. И не потому, что она дочь миллиардера. А просто потому, что она женщина, которая хочет обнять сына и не может этого сделать.

Джон улыбается в ответ на такое наивное и в то же время бесспорное утверждение. Ведь наивность не означает ошибочность, как и наоборот. Решимость исходит от Антонии, как жар от печи.

Ох уж этот огонь.

– Мы ее найдем. Но мы будем действовать с умом, осторожно. А не как слоны в посудной лавке.

И хотя ответить ей хочется совсем другое, она все же смиряется:

– Хорошо.

Потому что, в конце концов, ее работа – это череда уловок. Ты ведь не можешь сказать другим, что ты их умнее.

– Кстати, а что это за таблетки ты принимаешь? – спрашивает Джон как бы невзначай. Потому что эта тема его очень волнует.

– Что там за состав, я не знаю, – врет Антония.

– Ну ладно, но хоть какой от них эффект?

– В важные моменты они помогают мне фильтровать избыток внешних стимулов. Они как бы тормозят меня.

– И тебе это нужно? Ты что, наркоша?

Антония игнорирует его оскорбление. Потому что вопрос слишком важный. По сути, самый важный.

– Хочется верить, что нет. Но бывает по-всякому.

Джон никак это не комментирует. Он не привык осуждать других. У него и самого есть зависимости, от которых он упорно пытается избавиться. Вот, например, он постоянно влюбляется. Каждый продвигается по жизни как может. Главное, чтобы это не стало препятствием на жизненном пути.

– Главное, чтобы это не стало препятствием на твоем жизненном пути, – говорит он. – Чтобы это не помешало работе и не сказалось отрицательно на твоем мышлении. Такого не произойдет?

– Какой же ты злопамятный, – отвечает она, узнав собственные слова.

– Я серьезно спрашиваю.

– Не знаю, время покажет.

Что ж, пусть хотя бы так.

– В тот день, в Ла-Финке, когда ты вышла из фургона…

Он не стал добавлять «вся в слезах и на нервах».

– Да. Я их в тот раз приняла. Но я не хочу об этом говорить.

– Я не об этом. Ты тогда сказала, что убийца не все продумал.

Джон пытается найти исходную точку. А это непросто. Расследование обычно занимает не одну неделю, и занимается им дюжина человек. У Карлы Ортис, может, эта дюжина человек и есть, но вот времени у нее нет. А у Альваро Труэбы остались только они.

– Думаю, у нас есть две нити к разгадке. «Как» и «почему».

– Поясни.

Антония заказывает себе еще чая с печеньем (неискоренимый обычай, передавшийся ей по английской линии ее происхождения) и поясняет.

– В этом деле все странно.

– Я уже заметил.

– Давай представим ситуацию. Вообрази, что ты преступник, которому удалось похитить сына председательницы самого крупного банка Европы. Что ты будешь делать?

– Потребую денег. Запрошу астрономическую сумму. Все, что она может отдать.

– Именно. Ты ведь похитил даже не родственника известного промышленника, как это было в случае с Ревильей[26] много лет назад. Миллиард песет. Как ты их заберешь?

– Столько бабла должно весить немало, – говорит Джон. Он помнит про тот случай, хотя в восемьдесят восьмом ему было всего двенадцать лет. Но затем он изучал этот случай в Национальной академии в Авиле.

– Не меньше тонны. Поэтому килограммом называли миллион песет, хотя на самом деле миллиону, скорее, соответствовал килограмм и сто граммов.

Джон, который и так это знает, вежливо кивает, не перебивая ее. С Антонией иногда нужно изображать дурачка и просто внимательно слушать.

– Если ты террористическая организация и требуешь выкуп у производителя сосисок, забрать его будет сложно, – продолжает она. – В каждом похищении есть два критических момента: связь с родственниками и получение выкупа. Первый момент на сегодняшний день уже практически не проблема.

– Каждый дурак может скрыть в интернете свою личность.

– Да, и получить выкуп от банкирши, чья организация получает миллиарды в год, проще простого. Достаточно лишь сказать ей перевести деньги на такой-то счет в Бахрейне, на Маршалловых островах или в любом другом налоговом раю.

– Для Лауры Труэбы это плевое дело.

– Сумма не имеет значения. Десять миллионов евро, сто, миллиард. Перевод денег занял бы у нее пять минут. Она бы сразу их перевела.

Джон, как обычно, почесывает голову, начиная понимать.

– Кажется, я понял, к чему ты ведешь. Это похищение должно было быть безупречным.

– Именно так. В распоряжении матери колоссальные средства. И Эсекиэля никак не могли бы поймать при получении выкупа.

– Эта сделка не могла не сложиться.

– И тем не менее она не сложилась.

– Может, мальчик увидел его лицо и поэтому он решил его убить?

– Не думаю. Эсекиэль очень осторожен. Ты же видел, что на нем была маска, когда мы за ним гнались. А кстати, у тебя получилось его сфотографировать?

Джон достает телефон и показывает снимок, который ему удалось сделать. А точнее, серию снимков, сделанных в режиме непрерывной съемки, поскольку Джон держал кнопку камеры нажатой.

– Я уже отправил их Ментору, чтобы тот, в свою очередь, переслал их Парре. Мы не можем оставить их себе.

– Ты правильно сделал.

Антония пролистывает один за другим все снимки, которые Джону удалось сделать. Из семидесяти трех две трети запечатлели лишь окно и дверь «порше». Остальные либо обрезаны, либо слишком размыты. И только два снимка более или менее приемлемы, хотя, конечно, на Пулитцеровскую премию они вряд ли могли бы претендовать. Снимки очень похожи. Разница лишь в том, что на одном изображении Эсекиэль держит обе руки на руле и смотрит вперед, а на другом он уже повернут к ним и начинает доставать пистолет.