ЛюБоль 2 - Ульяна Соболева

Моя подруга сильно переживала, что кровотечение не заканчивается, мне был нужен отдых и еда, а не полная волнений дорога и тряска. Отчаявшись попасть в Теменьково, мы остановились в заброшенной деревне под городом. Люди покинули ее совсем недавно, и судя по всему, из-за начавшейся эпидемии туберкулеза. Монах проверил дома – больше половины были сожжены, но на окраине уцелело несколько хижин.

Пока что мы обосновались в очень бедной избе всего с двумя комнатами и маленьким котлом, слава Богу удобства были иначе походов на улицу в мороз я бы не выдержала. Мира постелила на узкую кровать наши куртки и грела воду, чтобы обмыть меня и ребенка, а также выварить то белье, что имелось в доме. Она осмотрела меня и сказала, что роды были слишком тяжелыми и восстановление займет больше времени. Нужно было накладывать швы, но она не располагала такой возможностью в тех условиях, при которых я рожала своего сына. Мне было все равно, я не думала о себе, я вся сосредоточилась на ребенке.

Он был таким крохотным, таким слабеньким. Когда я рассматривала его, то у меня сердце сжималось от дикой сумасшедшей любви к нему и от страха за его жизнь. Настолько хрупкую, нежную, что она казалась истинным чудом среди этого хаоса смерти и боли, окружавших нас со всех сторон. Я долго думала, как назвать его. Наверное, у Алмазовых есть свой обычай на этот счет. Но я не знала ни одного из них. Я назвала его Вадимом. Мой маленький волчонок, посланный мне самими небесами, чтобы не сойти с ума от раздирающего отчаянья и безнадежной неизвестности. Гонимая и презираемая всеми, обреченная на вечное проклятие. Я смотрела на малыша и чувствовала, как все перестает иметь значение. Еще не понятно, какого цвета будут его глазки и на кого из нас он похож. Но мне этот ребенок казался самым красивым во Вселенной.

Каждый день Мира с монахом по очереди ездили в город узнать насчет пропуска и каждый раз возвращались ни с чем. Наши запасы стремительно заканчивались, и уже скоро у нас не останется ни крошки. Об этом было страшно даже думать. Все чаще в городе говорили о приближении банды цыган и о возможном наступлении конца света. Я не хотела об этом слышать. Мне казалось, люди врут и преувеличивают. Но иногда я вспоминала, как Ману обошелся с моими людьми, и по телу проходила волна ужаса – я должна признать, что люблю монстра и родила ребенка от настоящего чудовища, и то, что я обезумела от своих чувств к нему, не делает его лучше. Но какая-то часть меня все же надеялась на то, что Ману войдет в город и найдет меня и тогда…тогда у нас с моим мальчиком есть хотя бы какой-то шанс выжить. Пусть ничтожный, но он есть. Пусть Алмазов никогда не сможет простить меня, но он не причинит вреда своему сыну. А еще я молилась, чтобы это случилось побыстрее. Очень скоро мы начнем голодать.

Вадик очень плохо кушал, он был настолько слаб, что засыпал во время кормления, и мне приходилось будить его, а потом петь ему песни. Иногда, именно под звук моего голоса, он все же немного ел, а я смотрела, как Мира делит для нас остатки еды, как оставляет мне куски побольше, и внутри все скручивалось в узел от страха и стыда. Это из-за меня…Все из-за меня. Я приношу только несчастья и боль. Люди, верные мне, страдают от любви ко мне. Я должна была отпустить их обоих…но Вадик. Я больше не могла думать только о себе. Я должна заботиться о моем сыне и, да простят меня Мира и безымянный монах, я все же выберу своего малыша. Пусть потом меня покарает Бог или сам Дьявол. Но позже. Немного позже. Я согласна заплатить за свои грехи. О, если бы я знала, что расплата придет так скоро!

Наш спутник был почти немногословен. Он уезжал утром и возвращался вечером, говорил, что у него есть обязанности, и люди нуждаются в его помощи. Туберкулез распространялся с бешеной скоростью. Вой овдовевших женщин и осиротевших жен и матерей доносился отовсюду. По ночам мы слышали его особо отчетливо, как и треск костров – то сжигали тела усопших от болезни или от голода. монах возвращался из этого пекла в запыленной одежде, покрытый сажей, садился у очага и грел окоченевшие руки.

Снежные заносы полностью отделили нас от Большой Земли, если так можно назвать современный мир в котором происходило то, что происходило сейчас с нами. Никто бы никогда не поверил, что в наше время можно умирать от эпидемии и голодать.

Не знаю почему, но мы с Мирой монаху доверяли. Он слышал слишком много и до сих пор не предал, и не выдал нас. Моя маленькая подружка суетилась возле него, готовила ему чай из трав и иногда тайком отдавала свой кусок хлеба, но он всегда замечал и не брал.

Когда у нас все же закончилась еда, монах вернулся из города и тихо сказал, поставив на стол сумку с куском хлеба, который мы поделили на троих, что нам нужно идти в Храм, если мы этого не сделаем, то умрем с голода.

Я ответила твердым отказом, и Мира сказала, что попытается найти для нас еду. Но все, что им удавалось принести, это были лишь подаяния монаху за молитвы. У меня начало пропадать молоко, и Вадик теперь почти не спал. Он кричал от голода, а я ходила с ним по комнате, укачивая и чувствуя, как от слабости у самой подгибаются колени. Я боялась говорить Мире, что меня все чаще и чаще лихорадит и бросает в пот, а иногда я так сильно мерзну, что потом не чувствую своих пальцев. Мне было страшно, что она начнет уговаривать меня ехать в Храм к отцу Димитрию. Ведь Ману так близко. Осталось подождать совсем чуть-чуть, и пусть мой жестокий палач сам вершит мою судьбу. Я устала бегать и прятаться. Я устала надеяться на чудо. Чудес не бывает. Не в нашем мире и не для меня. Теперь я с горечью понимаю, что ошибалась даже в этом. Чудеса люди вершат своими руками… я же погружала себя в ад ошибкой за ошибкой.

Мне становилось все хуже, а малыш так громко кричал, что, казалось, у меня разрываются барабанные перепонки. Он кричит, а я плачу, пытаясь выдавить из груди хотя бы каплю молока. Заматываю