Книжный на левом берегу Сены - Керри Мейер

сладкий палец рисовал что-то на ее грудях и торсе, отчего потрясенную Сильвию охватило невероятное возбуждение. Что она делает? Это что… заварной крем?

Затем она кожей почувствовала прикосновение рта Адриенны, ее теплых губ и языка, повторяющих рисунок на ее грудях и теле, и все те ощущения… ах, Сильвии уже было все равно, что там делает Адриенна. Главное, чтобы она не останавливалась.

Сильвия мысленно зареклась вести дела с Джоном Куинном, когда он, следуя своей натуре и неистребимому недоверию помогавшим Джойсу женщинам, изыскал альтернативный способ нелегально передать в Соединенные Штаты свои четырнадцать экземпляров «Улисса». Он отправил в «Шекспира и компанию» посыльного забрать свое тайное сокровище и уложить его, как сыр с ветчиной, между двумя приобретенными в галерее полотнами Сезанна. Получившийся книжный «сэндвич» было велено плотно завернуть, туго перевязать и доставить морем в Нью-Йорк. Как только посыльный забрал его и покинул лавку, Сильвия с грохотом захлопнула за ним дверь и крикнула: «Вот и катись! Скатертью дорога!», немало удивив пятерых посетителей, по счастью не знавших ни ее лично, ни обстоятельств дела.

Между тем святой Барни продолжал мало-помалу заниматься контрабандой «Улисса», и вскоре Сильвии стало приходить больше писем с благодарностями и поздравлениями, нежели с вопросами «Где мой экземпляр?» и критикой. От друзей в Англии, например от Элиота, она получала почти сплошь похвалы и благоговейные восторги:

Куда дальше пойдет литература?

Какая смелость! Отныне целые поколения будут вести отсчет от этого финального монолога Молли…

Смятение в умах Стивена и Леопольда тронуло меня до слез и вызвало бурю других менее достойных упоминания чувств…

Искусство — это не только слова Джойса. Изданная вами книга и сама заслуживает места в музее! Поистине прекраснейший образчик книгоиздания. Примите поздравления, Сильвия!

Ни за какие свои достижения она никогда еще не получала ничего большего, чем горсточка похвалы от близких друзей и родных. А теперь на нее обрушивалась целая лавина восхвалений и благодарностей… Конечно, ничто не могло сравниться с незабываемым моментом, когда она впервые ощутила книгу в своих руках, но накопившийся эффект рукоплесканий помогал ей чувствовать себя свободнее, искушеннее и даже выше ростом, и притом одновременно. Если добавить сюда новый этап в их с Адриенной сексуальных экспериментах, то Сильвия теперь ловила себя на том, что половину времени витает в облаках, а вторую половину ломает голову. Как это Адриенне угораздило додуматься до такого? А я сама достаточно ли изобретательна для нее? Хватает ли ей меня одной? Достаточно ли я делаю для «Улисса»? А для «Шекспира»?

Часть своих тревог Сильвия озвучила Киприан, на что та ответила:

— Господи, Сильвия, ты и так с утра до ночи трудишься в своей лавке, вон даже ни разу никуда со мной не сходила, и еще спрашиваешь? Разве возможно делать больше?

Теперь ей со всей Европы стали поступать запросы на перевод и публикацию «Улисса», и сейчас они вместе с Гарриет Уивер готовили издание для Англии, которое планировалось напечатать в том же Дижоне и сделать вторым официальным — потому что типографии «на этом крошечном провинциальном островке», как выразилась Гарриет, все как одна отказались от «величайшего романа нашего времени». К концу марта все семьсот пятьдесят экземпляров, напечатанных на обычной бумаге, были уже распроданы.

Стали появляться и рецензии. Самую первую опубликовали в лондонской «Обсервер» через месяц после выхода книги в свет, и Сислей Хаддлстон провозгласил, что «сама ее непристойность по-своему прекрасна и взывает душу к состраданию». Сначала Сильвия тревожилась по поводу реакции Джойса на обзоры, но выяснилось, что напрасно, — он воспринимал их все с одинаковым спокойствием. На самом деле у них с Сильвией завязалась игра, особенно после того, как роман резко раскритиковали в лондонской — кто бы мог подумать! — «Спортинг таймс», а самого Джойса обозвали «чокнутым извращенцем», хотя и признали, что «как писатель он не лишен таланта». Далее под набранным огромными буквами заголовком «СКАНДАЛ С УЛИССОМ ДЖЕЙМСА ДЖОЙСА» газета поместила список всех скаковых лошадей текущего сезона.

— Ну что ж, — сказал Джойс, — приятно узнать, что в представлении англичан моя книга стоит в одном ряду с дерби.

С тех пор у них с Сильвией так и пошло:

— Ну-с, мисс Бич, в какую колонку нас включили сегодня? Жокеев или Творцов?

Они вели счет Жокеям (неблагожелательным рецензиям) и Творцам (рецензиям более благосклонным), и очень часто отзыв, задумывавшийся как критика, воспринимали как похвалу.

— Эта рецензия объявляет «Улисса» «настольной книгой изгнанников и изгоев», — говорила Сильвия.

— Точно, точно! — восклицал Джойс, салютуя своей ясеневой тростью.

— Аминь, — соглашалась Адриенна.

— В точку, — добавлял Ларбо.

Впрочем, не реже в рецензиях присутствовали одновременно и хвала, и осуждение.

— Эдмунд Уилсон[111] в «Нью рипаблик» сначала пространно сравнивает вас с Флобером и приходит к выводу, что чего-то вам недостает, а потом заключает, что «“Улисс” при всей его ужасающей затянутости написан рукой большого гения». И что «эффект его в том, что все остальное он единым махом выставляет вульгарным. С тех пор как я прочитал его, ткань повествования всех прочих романистов кажется мне невыносимо рыхлой и неряшливой».

— Выставляет остальное вульгарным, значит? Пожалуй, этот аргумент перевешивает, — сказал Боб, заглянувший посоветоваться по поводу своего «Контакт эдишнс».

— Хорошо, тогда в целом, думаю, Уилсону место в колонке Творцов, — заключила Сильвия, добавляя мелом крестик на грифельную доску, которую она для подсчета рецензий повесила сбоку над столом. — Кто у нас там следующий?

Однажды в апреле, когда Сильвия пришла открывать «Шекспира и компанию» в мягком свете утреннего солнца, то обнаружила на ступеньках Джойса — всклокоченный и печальный, он сидел, держась руками за голову и уперев локти в колени; ясеневая тросточка небрежно валялась сбоку.

— Господи, и давно вы тут дожидаетесь? Утро-то какое холодное, — обратилась к нему Сильвия, помогая встать и отпирая дверь. Как только они зашли в лавку, Джойс опустился в свое любимое зеленое кресло и залился слезами.

Не желая, чтобы в такой момент в лавку зашел кто-то из посетителей, Сильвия снова заперла дверь и, убедившись, что ставни плотно закрывают окна, опустилась на колени перед своим другом.

— Что бы ни стряслось, уверена, мы найдем, как помочь вашей беде, — заговорила она.

Джойс вытер лицо влажным скомканным носовым платком и выдавил:

— Нора ушла.

— Что?!

— Вчера уехала в Ирландию. И детей забрала.

Господи боже. Сильвия знала, что жена давно грозилась его бросить, но всегда считала это всего лишь словами. Словами, которыми миссис Джойс нередко удавалось напомнить мужу, что по-настоящему важно в его жизни, и он на время кое-как обуздывал свои пьяные выходки. Казалось как-то несуразно, что именно