Тайные дневники Шарлотты Бронте - Сири Джеймс

Я молча кивнула, не в силах говорить из-за комка в горле; я решила, что он имеет в виду смерть отца или матери. Но я ошиблась. Он тихо продолжил:

— Вы знаете, что я уже был женат?

В моем голосе прорезалось удивление.

— Нет, месье.

— Ее звали Мари Жозефина Нуайе. — Это имя он произнес с благоговением; на его голубых глазах выступила влага, и он сморгнул. — Мы едва успели пожениться, когда разразилась революция тысяча восемьсот тридцатого года. Я присоединился на баррикадах к националистам. Мой юный шурин погиб у меня на глазах. За свободу Бельгии пролилось немало крови. Ровно через три года мои жена и ребенок заболели и оба умерли от холеры.

Из моих глаз брызнули свежие слезы.

— Мне очень жаль, месье.

Теперь мне было ясно, отчего у него столь часто мрачный вид, почему он клокочет, как кипящий чайник. Никто не способен пережить подобные страдания и остаться прежним!

— Это было давно. Я рассказал вам, только чтобы вы поняли: вы не одиноки. Я сочувствую вам.

— Хотя невозможно сравнивать наши утраты, месье. Я лишилась двух друзей и любимой тетушки, но не жены и ребенка.

— И все же ваша утрата невосполнима. Ваши чувства глубоки, мадемуазель, но заверяю вас: боль со временем утихнет. Однажды вы оглянетесь назад, и вместо печали ваше сердце согреют нежные воспоминания.

Я снова кивнула со слезами на глазах, и он в очередной раз протянул мне платок.

— Оставьте его себе, мадемуазель. Вам он нужнее, чем мне. И помните: мы всегда охотно примем вас с сестрой. Расставание печалит и меня, и мадам. Вы стали нам совсем как родные. Приведите в порядок домашние дела, отдайте дань памяти тетушке и возвращайтесь, если пожелаете.

— Правда? — Все происходило так молниеносно, что я не успевала подумать о будущем. — Разве вам не придется нанять другого учителя английского на время моего отсутствия?

— Мы можем взять кого-нибудь до Рождества. Если нужно, ваше место будет ждать вас. Хотите ли вы вернуться к нам в Брюссель, мадемуазель?

Когда я встретила его взгляд, мои глаза вновь наполнились слезами, но теперь это были слезы благодарности.

— Oui, monsieur. Очень хочу.

С того самого мгновения, как я ступила на родную землю, я скучала по Бельгии. Я привезла домой бесценное письмо отцу от месье Эгера, в котором тот восторженно отзывался о наших успехах в пансионате и красноречиво умолял позволить нам с Эмили возвратиться на последний год обучения — на сей раз с жалованьем в обмен на наши преподавательские услуги. Однако необходимо было разрешить два важных вопроса, прежде чем папа одобрил бы наше возвращение: кто будет вести дом после смерти тети Бренуэлл? И что делать с моим братом? В том году брата уволили с поста на железной дороге из-за скандала с пропавшими средствами. Новой работы он не нашел и все время ошивался в таверне «Черный бык». Смерть тети и Уильяма Уэйтмана произвела на него огромное впечатление.

Одним бурным ноябрьским вечером мы сидели у камина в пасторате.

— Уилли совсем о себе не думал, — посетовал Бренуэлл. Взгляд его был влажным и отупевшим от выпивки. — Его волновали только бедные, больные и немощные. «Кто позаботится о них? — сокрушался он. — Кто займет мое место?» На свете не было человека лучше, попомни мое слово! А тетя… боже мой! Я проводил у ее кровати круглые сутки. Я стал свидетелем таких мучительных страданий, каких не пожелал бы злейшему врагу. Двадцать лет она заменяла мне мать, руководила и наставляла в счастливые дни детства — и теперь ее нет. Что мне делать без нее? Что нам делать?

Я ласково взяла его за руку.

— Единственное, что мы можем сделать, — это чтить ее память разумом, сердцем и всем своим поведением. Жить так, чтобы она гордилась нами.

Брат тупо уставился на меня, не в силах уловить намек.

— Ты должен меньше пить, Бренуэлл, — пояснила я. — Хватит!

— А чем же мне заняться? В этой забытой богом деревушке некуда приткнуться.

В декабре Анна написала из Торп-Грин, предлагая решение проблемы: Робинсоны были не прочь нанять Бренуэлла учителем к своему сыну, Эдмунду-младшему. Вопрос с хозяйством также отпал: Эмили объявила о своем намерении остаться дома и помогать отцу. Это не удивило меня, я знала, как сестра тосковала по нашим пустошам. Через несколько дней я получила письмо от мадам Эгер. Она подтвердила предложение, содержавшееся в письме ее мужа.

— Ты уверена, что хочешь вернуться в Брюссель? — спросила Эмили, когда папа дал согласие.

— Ни о чем другом я и не мечтаю. Здесь я чувствую себя праздной и бесполезной.

— В праздности нет нужды. Мы получили знания, за которыми отправились в Брюссель. Наш французский, полагаю, не хуже, а то и лучше, чем у большинства английских учителей. Мы можем предпринять шаги к открытию собственной школы, как и собирались.

— По-моему, еще рано открывать свою школу. Хочу подготовиться получше.

Эмили взглянула на меня.

— Это реальная причина твоего желания вернуться?

— Что ты имеешь в виду? — Я залилась краской. — Да, реальная. Но не единственная. Мне понравился Брюссель. Чудесно жить в большом городе, подальше от этого тихого уголка вселенной… и Эгеры искренне хотят моего возвращения. Я не собираюсь их разочаровывать.

Была еще одна причина, но тогда я не могла ее ни понять, ни объяснить: некая непреодолимая сила тянула меня обратно в Брюссель. Хотя внутренний голос предостерегал меня, я не обращала на него внимания, сосредоточив все мысли на одном: «Я должна вернуться. Должна».

Будь тетя Бренуэлл жива и знай она, что в январе 1843 года я в одиночестве совершила путешествие из Англии в Бельгию, она бы строго осудила меня. И все же, не найдя сопровождающих, я была вынуждена отправиться одна. Поезд задержался так сильно, что я прибыла в Лондон только в десять часов вечера. Я уже неплохо изучила город и потому отправилась прямиком на пристань, где кучер бесцеремонно высадил меня посреди оравы сквернословящих лодочников, которые немедленно вступили в борьбу за меня и мой чемодан. Сначала меня отказывались впустить на борт пакетбота в такое позднее время; наконец кто-то сжалился надо мной. Мы отплыли наутро. Днем, достигнув континента, я села на поезд до Брюсселя.

С облегчением и радостью я прибыла в пансионат в тот же вечер. Стояла глубокая зима, деревья были голыми, а вечер очень холодным, но как приятно было пройти через знакомую каменную арку в причудливую черно-белую мраморную прихожую!

Как чудесно было вернуться в столь дорогое сердцу окружение!

Едва я переступила порог, поставила на пол багаж и сняла пальто, как из гостиной показался месье Эгер, натягивающий surtout.[45]Он заметил меня, и его лицо просияло.