Образ Другого. Мусульмане в хрониках крестовых походов - Светлана Лучицкая

Иначе, чем мусульмане, трактуют причины своих побед и поражений христиане. Гордыне (superbia) иноверцев противопоставляется смирение (humilitas) христиан. Крестоносцы объясняют свои поражения, как и прочие бедствия, собственной греховностью. Так, после крупного поражения и Египте 28 января 1113 г. Фульхерий Шартрский отмечает, что этот позор франки заслужили по причине своих тяжких грехов.[606] Вообще в случае поражения и неудачи крестоносцы винят только самих себя, устраивают покаянные процессии и коллективные литании.[607] Все поражения христиане принимают с чувством смирения. Вот как хронист Бодри Дейльский описывает реакцию христиан на поражение: «В этом конфликте были убиты более тысячи христиан; и это удвоило скорбь переживавших это в лагере христиан; дни напролет праздновало язычество победу над христианством; вот возвысилось язычество благодаря своей заносчивости и рукоплещет… унижено ныне христианство скорбью… Таковы, однако, события войны, таковы превратности времен и судеб людей».[608] Здесь также оппозиция христианства и язычества (Christianitas — gentilitas). Смирению (humilitas) христиан противопоставляется самонадеянность, заносчивость (insolentia) мусульман. Таким образом, христиане проявляют добродетель, а мусульмане ведут себя как самонадеянные грешники. Общая тональность высказываемых хронистом суждений — смирение перед свершившейся волей Божьей — «таковы события войны, таковы превратности времени и судеб людей». Как показывают хронисты, крестоносцы проявляют смирение (humilitas), а это главная ценность в системе средневековых понятий.

В отличие от мусульман, христиане воспринимают неудачи не как удар судьбы или злой рок. С их точки зрения, поражение в битве даже увеличивает шансы на спасение души. По словам Фульхерия Шартрского, позволяя иноверцам убивать христианских рыцарей, Бог заботится об их спасении, а франки, убивая турок, тем самым способствуют погибели душ неверных.[609] В целом поведение мусульман рисуется хронистами как антитеза христианской модели поведения, при этом авторы имеют возможность опираться на уже существующую традицию изображения иноверцев. Рисуя такой образ ислама, хронисты ориентируются на своих читателей и на известные им сведения о чужой религии.

* * *

Рассмотрев несколько пассажей из хроник Первого крестового похода и попытавшись реконструировать отраженные в них представления о морали сарацин, как мы можем подытожить наши наблюдения? Поскольку религиозное и этическое в христианской системе ценностей совпадают, то мусульмане по сути своей не могут проявлять высокие нравственные качества. Их моральный портрет на протяжении длительного времени остается неизменным, и в его создании существенную роль играют идеологические стереотипы и литературные топосы. В хрониках Первого крестового похода происходит своеобразная встреча между реальностью и стереотипами. Все эти шаблоны неслучайно сохраняют свое влияние как в произведениях очевидцев, так и в сочинениях писателей, не участвовавших в крестовых походах.

Употребление различных форм устной речи, первого лица и настоящего времени в хрониках Первого крестового похода позволяет охарактеризовать манеру высказывания хронистов как план речи.

Для изображения сарацин, как мы видели, хронисты располагают различными средствами — наследием христианской и античной культуры, образами и символами рыцарской и ученой литературы. Разумеется, церковные и литературные сочинения не были для хронистов источником прямых заимствований, но создавали определенные модели, которые благодаря господству устных коммуникаций, характеру средневекового образования и необходимой для этого изощренной памяти были хорошо известны хронистам. Их тексты состоят из неявных цитат, отсылок, в них постоянно слышны отзвуки авторитетной в Средние века и значимой для их адресата традиции.

Но повествование развертывается прежде всего благодаря игре риторических фигур, особых приемов создания образа Другого — инверсии и сравнения; именно их игра создает особый драматизм изложения событий, столь ясно ощутимый в текстах. Риторические фигуры, какими описываются действия и поведение мусульман, выполняют эстетическую функцию. Изображая морально несовершенных мусульман, хронисты, вероятно, противопоставляют их этическому идеалу рыцаря — воина Христова, который существовал в культурном сознании христиан XII в., в крестоносной идеологии. Этот образ совершенного, морально чистого рыцаря, сражающегося против врагов Христа во имя идеалов христианской Церкви, служит хронистам своеобразной моделью, на фоне которой по принципу инверсии они рисуют образ сарацина. Изображение порочного Востока, несомненно, сыграло свою роль в пропаганде крестовых походов.

Продолжая далее изучать христианские представления о мусульманах, мы поставим вопрос о том, как, при помощи каких языковых средств интерпретировали христиане политические институты и на какую предшествующую традицию они опирались, пытаясь осмыслить реалии мусульманского мира. Для этого нам, конечно, необходимо знать, какова была в действительности структура исламского общества этого времени. Как сопрягается написанное хронистами с тем, что известно об этом мире и этом времени? Как выглядело мусульманское общество той эпохи?

Политическая карта Ближнего Востока накануне крестовых походов

Итак, нам необходимо знать реальную политическую ситуацию и политические институты мусульманского мира, чтобы понять, как эта реальность трансформировалась в сознании хронистов. Что могло быть известно христианам о мусульманах в это время? Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется совершить небольшой экскурс в историю средневекового Востока.[610] Как известно, в XI в. на Востоке происходила экспансия тюркских кочевников. То были сельджуки — одна из ветвей огузов (туркменов), получившая свое название по имени стоявшей во главе нее династии Сельджукидов. Племена, вышедшие из Центральной Азии, начали миграции в сторону Персии и Малой Азии, а впоследствии завоевали почти всю мусульманскую Азию до Средиземноморья и Анатолию. Будучи кочевым народом, они перемещались с территории на территорию, заключали договоры с правителями и служили им. Во время войн между двумя крупными тюркскими династиями — Караханидами и Газневидами, оспаривавшими иранское наследие Сасанидов, — сельджуки выступили в качестве самостоятельной силы, искусно используя противоречия между двумя противоборствующими сторонами и переходя с одной стороны на другую.[611] В результате ряда конфликтов сельджуки нанесли сокрушительное поражение султанам династии Газневидов и впоследствии заняли северную провинцию Ирана — Хорасан, а затем и часть Средней Азии. Образованное ими государство было типичным для кочевников, чрезвычайно слабым и организованным по племенному признаку, но в Хорасане сельджуки переняли политическую традицию сильной центральной власти. Один из сильнейших сельджукских предводителей, Тогрул-бек, не только расширил границы своего государства за счет византийской Армении, но и сумел подчинить своему влиянию Анатолию и контролировать пути в Багдад (1055). Началось проникновение сельджуков в Западную Азию, где в это время враждовали две династии — Аббасиды (со столицей в Багдаде), правившие с 750 г. в Междуречье, и Фатимиды — пришедшие с севера шииты, основавшие в 968 г. свою столицу Каир и отторгнувшие у Аббасидов Сирию и Палестину. Тогрул-бек провозгласил себя верным клиентом халифа Аббасидов — и обещал сражаться против Фатимидов. От халифа он получил двойной титул — султана и эмира востока и запада. Сельджукский титул султана — беспрецедентный пример — означал делегирование светской власти халифом. Титул эмира востока и запада давал ему возможность подчинить все мусульманские территории, избежавшие власти халифа, — т. е. Египет и Сирию (но не Малую Азию). Преемником Тогрул-бека был правитель Альп-Арслан (1063–1072). Он совершал набеги на Анатолию и вторгался в византийские владения, находящиеся в северной Сирии, и расширил территорию своего государства. В 1071 г. он бросил свои войска на Сирию и Египет, овладел Алеппо и в 1072 г. встретился у Манцикерта с византийским императором Романом Диогеном, пытавшимся изгнать захватчиков из Малой Азии. Византийская армия была разгромлена, и Альп-Арслан фактически покорил всю Малую Азию. Именно эти завоевания сельджуков побудили Византию просить помощи у латинского Запада. Альп-Арслану наследовал пришедший в 1072 г. к власти Малик-шах. Если Тогрул-бек и Альп-Арслан еще были военными вождями, то Малик-шах стал создателем государства сельджуков. Он был, уже судя по его имени, одновременно означавшему титул, прежде всего военным администратором.[612] Племенные принципы организации сельджукского государства отныне сменились территориальными, наметилась тенденция к централизации. Малик-шах также получил титул султана от аббасидского халифа. Но к этому времени сферы светской и религиозной власти уже существенно разделились. Благодаря сельджукам идея султанской (т. е. светской) власти, отделенной от власти имама (религиозной), получила дальнейшее развитие в мире ислама. Халиф же остался религиозным главой мусульманского мира. После смерти Малик-шаха в 1092 г. начался распад державы. Образовалось пять маленьких государств: персидский султанат Багдада (во главе с султаном Беркияруком), королевство Мосула (во главе с атабеком Кербогой), королевство Дамаска (во главе с правителем Дукаком) и румский султанат (т. е. Анатолия во главе с Кылыч-Арсланом).[613] Беркиярук был признан халифом как султан арабских провинций империи, а в Иране ему подчинялся Хорасан, который по-прежнему рассматривается как своеобразный центр власти сельджуков. Хорасаном правил в это время младший брат Беркиярука Санджар, а сам султан был занят в Азербайджане и Армении борьбой против своего среднего брата Мухаммада. В Западной Азии продолжалась борьба Фатимидов и Аббасидов, которых поддерживали сельджуки. Последним важным событием накануне крестового похода был захват Фатимидами Иерусалима в 1098 г. Такова примерно расстановка сил накануне Первого крестового похода, такова конфигурация группировок восточных и западных тюркских племен. С такой-то политической реальностью пришлось столкнуться хронистам во время Первого крестового похода; такие политические конфликты происходили на Ближнем Востоке в современную им эпоху, и они перерабатывали действительность в своем сознании в соответствии с существовавшими культурными традициями, своими представлениями и средневековой символической традицией.