Образ Другого. Мусульмане в хрониках крестовых походов - Светлана Лучицкая

Халиф и султан: взаимоотношения между религиозной и светской властью в мусульманском мире

В сочинениях хронистов часто говорится о конфликтах между «вавилонским императором» и «персидским королем», упоминается «Вавилонская империя». Попытаемся разобраться в этой фантастической политической иерархии и титулатуре. Обратим внимание на то, что хронисты почему-то называют турков «парфянами» и «персами»,[643] а завоеванные сельджуками территории — «персидскими царствами».[644] В то же время столица фатимидского Египта — Каир — именуется в их сочинениях Вавилоном,[645] и потому халиф Египта или его везир называется «вавилонским королем», «вавилонским императором», а фатимидский халифат — «вавилонским царством», «вавилонской империей». Эккехард прямо говорит в своей хронике, что крестоносцам предстояло воевать «против царств персов и вавилонян».[646] Как интерпретировать эти странные сообщения хронистов? Все дело в том, что хронисты постоянно налагают античные сведения на современную им политическую и этническую карту. Так, конфликт египтян, Фатимидов, с одной стороны, и сельджуков — сторонников Аббасидов, с другой стороны, под пером хронистов утрачивает реальные черты и превращается в конфликт Древнего Вавилона и персов, завоевавших ассиро-вавилонское государство, при этом турки-сельджуки отождествляются с персами, а египтяне — с древними вавилонянами или ассирийцами. Вот что сообщает об этом Гвиберт Ножанский: «Среди всех государств Востока Вавилонская империя была со времен античности самой могущественной и подчинила себе большое число других государств. Но государство парфян, которых мы вследствие испорченности языка называем турками (attamen Parhorum regnum quos Turcos corrupto nomine vocitamus), превосходит его, не по протяженности территории, но по военному таланту, рыцарским свойствам и силе духа, отличающих его жителей».[647] Более воинственные парфяне покорили ассирийцев и отобрали у Вавилонского царства многочисленные территории.[648] Во главе же победившего государства парфян, или персов, стоит «персидский король» (rex Persidis), который рассматривается хронистами как глава светской власти у сельджуков. Он назван «великим и могущественнейшим».[649] Никто из хронистов не называет прямо султана Беркиярука, но имеется в виду, конечно, он — представитель высшей светской власти у сельджуков, отождествляемый хронистами с «персами» или «парфянами». Именно постольку, поскольку он завоевал большую часть бывшей Вавилонской империи, сельджукский султан нередко именуется «персидским королем Вавилонии»;[650] по принципу метонимии — имя страны переносится на имя завоевателя, и сельджукский султан принимает имя завоеванной им державы.

Хронистам хорошо известен титул султана (султан — значит «власть», «могущество»), и в своих сочинениях они рассказывают о его роли в мусульманском мире. Они осведомлены намного лучше, чем авторы героических песен. Например, в «Песни о Роланде» вообще об институте султанатства не упоминается. В других песнях титул султана воспринимается как имя собственное.[651] Поэты нечетко представляют себе размеры его власти. В «Песни об Аспремон» султан Одекен является вассалом короля Африки Аголана.[652] Представления о западноевропейской иерархии проецируются на мусульманский мир, и в песнях нередко описываются инсигнии султана — скипетр, мантия, кольцо, знамя и пр., как если бы он был западноевропейским государем.[653] В общем, в изображение статуса султана они привносят немало вымысла. Иное дело хронисты — они намного отчетливее представляют себе политическую иерархию. Они осознают, что султан — высший представитель светской власти в мусульманском мире. Часто понятия «султан» (soltanus) и «персидский король» (rex Persidis) перекрывают друг друга, обозначая одно и то же. Так, Фульхерий Шартрский поясняет: «ведь султан — персидский король».[654] Для Рауля Канского султан — тот, кто владеет всем персидским царством.[655] Хронист говорит о том, что он во главе всех знатнейших и старших в персидском царстве[656] (т. е. эмиров), ведь как раз так — «poceres» — называются в хрониках эмиры. Он также называется «сильнейшим воином», и в нем видят «спасение и великий почет» все «лучшие воины Хорасана».[657] Говорится также о том, что он «скипетроносный султан (здесь аллюзия на инсигнии, которые описываются также поэтами. — С. Л.) и великий государь над всеми королями и государями восточной стороны».[658] Хронисты подчеркивают именно военный аспект власти султана. В их изображении она весьма велика, и это соответствует действительности, так как именно благодаря сельджукам идея султанской (т. е. светской) власти, отделенной от власти имама (религиозной), получила дальнейшее развитие в мусульманском мире, и султан стал реальным носителем огромной власти.

Хронисты рисуют и те иерархические отношения, которые устанавливаются между «персидским королем» и его подчиненными. Среди них прежде всего упоминается Кербога — атабек Мосула, который хронистами чаще всего называется «правителем» (princeps). Как известно, титул атабека (буквально «отец государя») в сельджукской империи давался опекуну и воспитателю малолетнего наследника власти; часто правители погибали в боях, и атабек становился регентом при наследнике и нередко свергал его. В хрониках Кербога фигурирует как princeps, magister и ни разу не называется атабеком. Незнакомая титулатура не усваивается хронистом, и иногда он даже прилагает к мусульманской иерархии известные ему реалии каролингского времени, называя Кербогу… «майордомом» («major domus»),[659] с другой стороны, он называет его «приятелем (персидского короля. — С. Л.) и первым при королевском дворе и вторым после короля в Хорасанском королевстве».[660] Хотя титул атабека прямо не называется, но суть отношений между султаном и атабеком отражена довольно верно. Интересно, что Беркиярук по имени не упоминается, а менее значительная фигура — Кербога — оказывается в центре внимания, особенно благодаря эпосу.[661] Верно отмечают хронисты и то обстоятельство, что Кербога был «начальником армии персидского короля»,[662] так как атабеки действительно были, как правило, командующими крупных армий, и эти должности им делегировали султаны. По словам хронистов, он является самым главным и могущественным военачальником: в его распоряжении самые богатые материальные ресурсы и вооружение — обозы с продовольствием, палатки, военное снаряжение, пешие и конные войска. Перед ним, пишет Альберт Аахенский, все прочие военные вожди и преклонялись, почитали как бога и слушали его как своего предводителя и наставника.[663] Отношения между «персидским королем» (султаном) и прочими иерархами изображаются на манер западноевропейских вассальных — так, правитель Антиохии Яги-Сиан — «из знатного рода и друг султана» — владеет городами и землями, переданными ему султаном, и несет за это военную службу. Проигравший христианам сражение Яги-Сиан готов передать «королю Хорасана» свои земли и служить, «тебе подчинившись и став твоим другом, владея как пожалованным от тебя даром городом и землями».[664]