33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине - Евгений Анташкевич

Лишь сытыми можем мы зренье

На всё любопытно острить.

С стаканом раздавшись на креслах…

– Сытыми!.. Ха-ха!.. Да ещё на креслах…

Он посмотрел на стол, на нём было пусто: накануне Вяземский собрал все бумаги и отвёз их в главную контору лесосклада. Он увидел чайник, побулькал им и стал пить из носика, потом раскочегарил керогаз. На тумбочке под «кукушкой» Михаил Капитонович разглядел жестяную баночку с чаем и завёрнутый в бумагу хлеб. Баночка была от Румянцевых. «Ну вот! Хоть так, хорошо!» – и тут же вспомнил, что ему надо в тюрьму.

«В тюрьму… – Что-то из вчерашнего вечера стало ещё всплывать в памяти. – В тюрьму… А кто-то меня туда вчера не захотел везти! А?» Кучера он, конечно, не помнил, только тень: его лица в темноте не было видно, но ему показалось, что у того был знакомый голос…

«Чушь! Откуда?.. Я в этом городе никого не знаю… – подумал Михаил Капитонович, заварил чай и отломил хлеб. – Как же она была права… на ночь действительно нельзя наедаться… Очень хочется есть!» И ему тут же представились пельмени – гора в большом блюде – и острая китайская капуста. В кармане пальто оставалось немного денег; где находилась китайская харчевня, он помнил.

Иванов встретил его хмуро, глянул на часы, выставил на стол начатую бутылку водки и налил полстакана.

– Прощаю последний раз! Рассказывайте, что вам вчера поведал журналист!

Пока Сорокин собирался с духом выпить, следователь положил перед ним телеграмму.

– Когда у вас прояснится в глазах – прочитайте!

Сорокин выпил.

– Давайте! Переводите!

Михаил Капитонович смахнул выступившую слезу и посмотрел на текст, наклеенный на телеграфный бланк узкими полосками:

«Секретаря и горничную Екатерину Григорьеву подтверждаю. Список переданных ей на хранение моих вещей подтверждаю. Элеонора Э. Боули».

– Ну вот, Михаил, теперь в деле начинают появляться доказательства. А вы, кстати, Святых Даров давно не приобщались?

Сорокин посмотрел на Иванова.

– Я спрашиваю, вы у причастия давно не были?

– Не помню.

– А денег у вас много осталось?

– Почти совсем не осталось.

– Вот и хорошо! Сегодня среда, на хлеб и воду у вас хватит до субботы?

Сорокин застыл.

– В субботу приходите в Иверскую, а сейчас пойдемте посмотрим, как устроился Яшка.

Иванов и Сорокин пошли на привокзальную площадь.

Перед тем как выходить, Иванов снял с полки папку и дал прочитать Сорокину первую страницу.

«Справка-формуляр.

Кобылкин Яков Иванович, православный, 1898 года рождения, казак Забайкальского казачьего войска, уроженец станицы Вершино-Удинская, инвалид Великой войны, вдовый, имеет троих сыновей».

На площади они встали на дальнем углу в начале Косого переулка и ждали. Яшку увидели через час, он тоже увидел их и подал сигнал.

Яшка появился в тюрьме поздно ночью. Отдышавшись и напившись горячего чаю, он рассказал, что после регистрации в транспортном столе городского полицейского управления он ездил на биржу. На бирже его приняли не очень дружелюбно, но, поскольку он имел официальную бляху, «исправного» коня и «добрую» коляску, сказали, что он может начинать, а ещё сказали, что начинать лучше где-нибудь на окраине, но Яшка поехал прямо на площадь. – Как тебя встретили?

– На площади-то? А как? У них своя «биржа», одначе тут жа позвали в кабак!

Яшка полез в карман и стал заворачивать самокрутку.

– Не тяни, Яков Иваныч!

– А хоть тяни, хоть толкай!

– Ну так что же? А, кстати, в какой?

– Тебе его за всю жисть не сыскать, – после некоторого молчания, размахивая рукою дым, ответил Яшка. – За склада́ми у их, по леву руку от вокзала, почти што на путях, чисто шалман, тама тольки свои столуются… – И как же?

– А спытать хотели, хто я да што я!

– Ну, расскажи, Яков, расскажи, это ведь всё очень важно…

– Никак сам собираешься извозом заняться, а? Израиль Моисеич?

Сорокин обомлел. Яшка назвал Иванова Израилем Моисеевичем. С того момента, когда Иванов окликнул его у штабеля с бревнами, то даже и мысли не возникло спросить, как Иванова зовут, как будто бы у него и не было ни имени, ни отчества.

– Нет, Яшка, не собираюсь, я привык, что меня возят.

Рассказывай, не тяни.

– Для начала поднесли… отказываться не стал…

Довольный Иванов смотрел на Яшку и одновременно поглядывал на Сорокина.

– …А потома-ка гляжу, а за спиной трое стоять, хлипенькие такие, соплёй перешибёшь, но я вроде как не заметил.

Спрашивает, главный у их… – А из каковских главный-то?

– А он не сказывал, тольки сказывал, что Ванькой кличут… Должно – врал!

– Ну…

– По разговору я скумекал, что из Рассеи он, оттеда… не амурский, не наш, не забайкальский и не с Уссури… – Так, так, хорошо!

– Ну вот! А он и пытаит: мол, новенькай? Я отвечаю, што, мол, да! Он глянул на энтих, за спиной. Чую, ближе подступили, те-то. Я кулаки на стол, а он, мол, ты кулаки-т не жми, а глянь позади себя! Я так скумекал, что ежели чего, то потом с ними разберуся, потому оглядываться не стал. Ты, говорит, не тать какой, не вор-грабитель? А я чё ему сказать? Нет, говорю, не вор, не грабитель! «Честно на извозе зарабатывать хошь?» – он пытает и всё так хихикает. А я ему: «А как же?» Тады, сказывает он, такса у них имеется! Слово мудрёное, но я скумекал: по Пристани верста – копейка, в Новый город – алтын, а в энтот, китайский город Фу… как его…

– Фуцзядянь!

– Во! Так все пять алтын, и што, мол, как день-то кончится, так весь заработок в одну шапку, а потом поровну-та и делят. Сходные условия, мне по душе! А ишо, говорит, если ты чё удумал, седока грабить али ишо чего, так лучче сразу монатки сматывай, мол, нам с полицией дела иметь не с руки, а тем паче с китайской! Энта всё!

Иванов слушал очень внимательно.

– Ну и что ты думаешь?

– А чё тута думать, так, невооруженным глазком-то ничё и не видать!

– Хорошо, Яков! Выпьешь?

– Коли нальёте, так чё ж не выпить? – Яшка вытащил из кармана луковицу, вырезал из неё четверть, снял шелуху и отломил корку чёрного хлеба. – Ну, спаси Господь! Шоб все здоро́вы были!

Прощаясь, Иванов сказал:

– Ты, если услышишь имя Дарья Михайловна или Дора Михайловна, запомни, кто сказал! Понял?

Когда Яшка ушёл, Иванов разлил водку. – Это вам за правильное поведение…