Слабо не влюбиться? - Татьяна Юрьевна Никандрова

Меня давно никто так не называл. Точнее меня так вообще никто, кроме Соколова, не называл. Он дал мне это прозвище еще в детском саду. И за годы нашей дружбы я так к нему привыкла, что теперь, когда окружающие обращаются ко мне исключительно по имени, чувствую необъяснимую пустоту. Будто чего-то не хватает. Чего-то родного и милого.

Малая. Вроде так просто. Это лишь слово из пяти букв. Но волнует оно меня похлеще любого многотомного романа. Наверное, потому что откликается в душе эхом счастливого прошлого. Прошлого, которое безвозвратно утеряно.

— Конечно, пришла, — выдыхаю куда-то в Тёмкину куртку, потому что он стискивает меня в объятиях. Горячих и ароматных.

Соколов обнимает меня так, будто между нами не пробегала черная кошка, будто все хорошо. И я, доверяя этому сладкому обману, посильнее жмусь к нему грудью. Обвиваю руками крепкую шею и, закрыв глаза, растворяюсь в тумане прекрасных воспоминаний, навеянных его запахом.

— Так непривычно видеть тебя лысым, — провожу пальцами по макушке друга и смеюсь. — Без кудряшек ты совсем другой.

— Страшный? — отстраняется и заглядывает мне в лицо.

— Нет, какой-то более взрослый, что ли, — внимательно вглядываюсь в его кажущиеся более резкими черты. — Более серьезный.

Артём усмехается. Наверное, с тех пор, как он лишился волос, ему не раз доводилось слышать что-то подобное. Одна Грановская, судя по ее рассказам, наделила его массой ярких эпитетов.

Но, говоря по правде, Тёме идет новый образ. У него правильной формы голова и довольно аккуратные уши. Поэтому ни на какого чебурашку он не похож. Все такой же красивый парень. Каким был, таким, по большому счету, и остался.

Поговорить подольше у нас не выходит. К Соколову подлетает до безобразия зареванная Диана и буквально виснет у него на плече. Она плачет так безутешно, словно ее парень отправляется не в армию, а на тот свет. Размазывает слезы по лицу и завывает что-то вроде «я буду ждать тебя хоть вечность». Из-за всхлипов мне трудно разобрать ее речь, так что цитата неточная. Но общий посыл примерно такой — Диана неимоверно страдает и, будь ее воля, она бы пошла за Соколовым даже на Сахалин.

Короче, жутко пафосно и неуместно трагично.

Артём поглаживает бурно тоскующую девушку, а потом снова смотрит на меня. В его взгляде читается что-то яркое, но не до конца понятное. То ли это стыд, то ли сожаление, то ли прорывающаяся наружу печаль. Друг как никогда серьезен, и я не сомневаюсь, что эта загадочная эмоция, потаенная на дне его пристального взора, предназначена исключительно мне.

— Слушай, Диан, я отойду на секунду, ладно? — он поворачивается к своей девушке. — Мне надо кое-что сказать Васе наедине…

Лицо Орловой обиженно вытягивается. Должно быть, она не ожидала, что в столь трогательный момент ее, ненаглядную и распрекрасную, предпочтут какой-то там подруге детства.

— Но… Ты ведь с минуты на минуту уезжаешь, — растерянно отзывается она, никак не желая выпускать куртку Соколова из своих цепких пальцев.

— Я знаю. Я ненадолго.

Артём высвобождается из ее хватки и, подцепив меня за локоть, утаскивает в сторону. Подальше от посторонних глаз и ушей.

— Вась, прости меня, ладно? — он наклоняется, и наши лбы соприкасаются. — За все прости, — его горячий шепот оплавляет мое сердце. — Я дебил. Но понял это не сразу. Знаешь, я бы хотел отмотать время и многое поменять, но… Теперь есть, как есть, — он сглатывает волнение и продолжает. — В общем, я тобой очень дорожу. И очень скучаю. Просто знай об этом, ладно? Знай, что твой непутевый друг тебя обожает.

— Тём…

Я обещала себе не плакать. Не уподобляться вычурно страдающей Диане. Но долбаные слезы против воли наворачиваются на глаза.

— Не грусти, Солнцева, — Соколов обхватывает мои щеки и аккуратным движением большого пальца смахивает с кожи соленую каплю. — Я того не стою, правда.

Ну, конечно, стоишь, дурачок. Ты целого мира стоишь.

— И ты меня прости, хорошо? — накрываю его горячие ладони своими, холодными и дрожащими. — Я тоже дров наломала. Не хотела и наломала, понимаешь? Потому что глупая, Тём. Потому что с ума схожу…

— Да мы оба глупые, Вась, — с каким-то тягостным надломом выдыхает Артём. — Тут и эмоции, и возраст… Но теперь пора умнеть. Мы ведь уже выросли, верно?

Смазано киваю, а Соколов прижимается губами к моему лбу. Горячо так, нежно прижимается.

— Все, малая, взбодрись. Мне пора отчаливать, — он отрывает руки от моего лица, и по вдруг опустевшим щекам прокатывается колючий холод. — Звони мне. Обещай, что будешь звонить!

— Обещаю, — хочу звучать уверенно, но в итоге выходит как-то жалобно.

— Вот увидишь, год пролетит быстро. Сама не заметишь.

С этими словами Артём шагает в сторону, и его сразу ловит тетя Алина. Видно, что женщине непросто отпускать сына, но она держится. Не плачет и не истерит. Просто крепко его обнимает и желает удачи.

Следом за матерью к Соколову подходит отец. Дядя Макар все такой же высокий и плечистый, каким я его помню. Он жмет сыну руку и треплет его по голове.

Дальше подходит очередь многочисленных друзей. Шутки, взрывы хохота, игривые подзатыльники — на Соколова набрасываются буквально со всех сторон. Так что он едва поспевает крутить головой.

Из шумно пыхтящего и наполовину заполненного пазика показывается тучный мужчина в форме. Окинув присутствующих грозным взглядом, он зычно поторапливает призывников и зазывает их в автобус.

— Ну все, я погнал, — Артём не без усилий стряхивает с себя ржущего Зацепина.

— Давай, брат! Ни пуха, ни пера! — вопит Серега.

— К черту!

Напоследок Соколов подходит к томно мучающейся Диане и запечатлеет на ее губах короткий, но по-киношному красивый поцелуй. Буквально на секунду его язык проскальзывает вглубь ее рта, а затем парень отодвигается, оставляя безутешную девушку наедине со своими терзаниями.

Когда Артём вместе с другими призывниками скрывается за дверьми автобуса, к железной махине подлетают провожающие ребята и, пристроившись у бампера и по бокам, начинают ее раскачивать.

Я слышала о такой традиции, но никогда не видела ее воочию. Налегающие на пазик пацаны ржут и улюлюкают, стоящие чуть позади взрослые снисходительно покачивают головами, а улыбающиеся призывники прилипли к стеклам.

Обхожу автобус, ища глазами Тёму и наконец нахожу. Он сидит у окна на предпоследнем ряду и напряженно всматривается в густую толпу. Должно быть, пытается сохранить в памяти любимые лица.

Чуть позади меня стоят родители Соколова, справа — Диана. Я понимаю, что в списке дорогих ему людей я нахожусь далеко не на первом месте, но мне все равно отчаянно