Зажечь небеса - Эмма Скотт

– Давай закончим. Мне лучше. Спасибо.

Однако он не двинулся с места, и я предположила, что он ждет каких-то действий с моей стороны.

– Пойду, смою масло с рук.

– Отлично, – ответил Уэстон.

Я прошла в ванную комнату, открыла кран и тщательно намылила руки. Масло я смыла, но пальцы всё еще помнили, как касались кожи Уэстона. Лицо отражавшейся в зеркале девушки сильно покраснело, глаза блестели; мой пульс зашкаливал.

«Что только что произошло?»

Я тихо приоткрыла дверь и заглянула в комнату. Уэстон успел надеть футболку и снова сидел, прислонившись к спинке кровати; одну подушку он подложил под спину, а другая лежала у него на коленях. В руке он держал пульт от телевизора и быстро переключал каналы. Вся его поза, выражение лица свидетельствовали о каком-то внутреннем конфликте, уголки рта были опущены, но глаза оживленно поблескивали.

О чем я только думала? Из-за меня ему стало неудобно, и теперь хрупкое равновесие между нами нарушено. Сейчас Уэстону не хочется никакого интима, а может быть, никогда не захочется. И уж точно не со мной.

«Возможно, так лучше. Я должна хранить верность своим клятвам. Уэстон – мой лучший друг, и я не собираюсь рушить нашу дружбу».

Я выключила свет в ванной и вернулась в комнату.

– Показывают «Криминальное чтиво», – объявил Уэстон, не отводя взгляда от телевизора. – Похоже, ничего лучшего нам не светит.

– Классика, – сказала я. – Можно присесть?

Я указала на край огромной кровати. Потому что мы с Уэстоном друзья; мы множество раз сидели рядом, и было бы странно и неловко, если бы я вдруг пожелала усесться на подлокотник инвалидного кресла Уэстона.

Он кивнул, и я забралась на кровать, подгребла к себе пару подушек и уселась, опершись на спинку кровати. Мы смотрели фильм, и, несмотря на противоречивые чувства, обуревавшие меня весь вечер, – а может быть, именно из-за них – мои веки потяжелели, глаза начали закрываться, примерно в тот момент, когда Брюсу Уиллису пришлось вернуться за своими часами. Я уснула и проснулась, как мне показалось, спустя много часов.

В комнате было темно.

Меня обнимала крепкая рука.

Я инстинктивно прильнула к тому, кто меня обнимал, к Уэстону. Прижалась к его теплому, сильному телу, потому что рядом с ним все противоречивые чувства перестали существовать, осталась только умиротворенность. Меня обняли крепче, грудь Уэстона поднялась и опустилась под моей щекой – он глубоко вздохнул.

Когда я уже проваливалась в глубокий сон, в моей голове мелькнула последняя мысль: «Вот где мне следует быть».

Отем спала в моих объятиях, ее тело впечаталось в мое, точно расплавленный воск. Я прижимал ее к себе так крепко, как только осмеливался, и вдыхал исходящий от нее аромат корицы, к которому примешивался запах масла, оставшийся на моей спине.

Месяцами я мечтал о ней, но мечты не шли ни в какое сравнение с ощущением ее рук на моей коже. Когда она коснулась чувствительного нервного узла в основании моей спины, я ощутил какое-то шевеление в паху. Слегка повернувшись, я посмотрел вниз и понял, что у меня случилась эрекция. Тогда я поспешно прикрылся подушкой, но вашу мать.

Руки Отем разбудили что-то внутри меня, нечто большее, чем просто похоть и желание. Они сломали стены, за которыми оказались заперты мои слова, и я вдруг захотел писать стихи. Нет, я ощутил потребность сочинять стихи.

Несколько часов я лежал без сна, выжидая, потом, уже глубокой ночью осторожно высвободился из рук Отем, забрался в кресло и подъехал к стоявшему возле окна столу. При свете луны я взял лист бумаги со штампом гостиницы и начал писать.

Моя ручка без остановки порхала над бумагой, и в каждое слово я вкладывал безнадежное желание прикоснуться к Отем своими загрубевшими руками, запачканными грязью и чувством вины.

Когда стихотворение было закончено, я запихнул лист бумаги в свой чемодан и вернулся в постель.

Больше я не прикасался к Отем, просто лежал на краю кровати, глядя в потолок, а суровая правда неумолимо трубила в моем объятом тьмой разуме: «Ты ее любишь. Твои слова вернулись. Теперь у тебя нет выбора, нужно рассказать ей правду».

Руки в грязи

Я выкатился со стоянки на беговые дорожки. Стадион был старше нашего амхерстского, располагался в нескольких милях к югу от города, и рядом с ним имелся гольф-клуб. Мужчины и женщины мчались на колясках треугольной формы, имевших три колеса – два сзади и одно спереди, на выступающей вперед раме. Гонщики сидели в колясках не как в обычных инвалидных креслах, а поджав под себя ноги.

Из небольшой толпы появился мужчина лет этак пятидесяти, в ветровке, обтягивающей брюшко, и подошел ко мне.

– Уэс Тёрнер?

– Это я. А вы – Иэн Браун?

– Зови меня «тренер». – Он пожал мне руку. – Фрэнк говорит, ты интересуешься гонками?

Я пожал плечами.

– Может быть. – Я посмотрел на пару гонщиков, как раз проносившихся мимо нас – наверное, они развили скорость миль тридцать в час. – Раньше я занимался бегом. – Я решил, что ничего не будет плохого, если я буду честным. – Мне не хватает скорости.

Иэн улыбнулся от уха до уха.

– Не сомневаюсь. Хочешь опробовать гоночную коляску?

– Конечно.

Пока я ехал следом за тренером к одной из модифицированных колясок, гонщики и тренеры из разных местных команд кивали мне. Я кивал в ответ.

– Вот наша стандартная гоночная коляска, – сказал тренер, указывая на модель с синей рамой. Судя по облупившейся краске и потертому сиденью коляски, она была далеко не новой. – Чтобы перебраться в нее из твоего кресла, нужно пересесть вот на эту боковую раму, а ноги поставить сюда. Потом садишься вот так, сгибаешь колени, и твои руки располагаются как раз над колесами.

Чувствуя себя так, словно за мной наблюдает большая часть населения Массачусетса, я подъехал к гоночной коляске и постарался следовать инструкциям тренера. В конце концов я сумел сесть, поджав под себя ноги, так что мою грудь зафиксировал потертый кожаный ремень, а руки свободно располагались над колесами.