Лекарство от любви - любовь - Ольга Егорова

В выборе она не ошиблась – ярко-красный цвет оказался ей к лицу, и она немного грустно улыбнулась, констатировав, что узнала об этом почти в тридцать лет, когда нормальной женщине полагается давным-давно быть в курсе таких важных мелочей, как подходящий цвет помады. Аккуратно разложив на полке все цветовое безумие, она снова посмотрела в зеркало, с трудом узнавая себя.

«Неплохо, очень неплохо… Только вот волосы…» Нет, эта коса никуда не годилась. Варя расплетала ее каждое утро только для того, чтобы заплести снова. Она делала это всю жизнь, с этой самой косой она пришла даже на выпускной вечер, даже на регистрацию брака с Паршиным она пришла с этой вечной косой. Неизменной косой с неизменной резинкой на конце… Нет, пожалуй, она слишком пристрастна – в резинках все же наблюдалось некоторое разнообразие, на данный момент у нее их имелось целых четыре. Одна бежевая, одна черная, еще одна черная и еще одна. Тоже черная. Хоть каждый день меняй…

Стянув с кончика косы бежевую резинку, она принялась расплетать косу, осторожно освобождая из плена прядь за прядью и мучительно раздумывая над новой, совершенно неразрешимой, как ей казалось, проблемой: что сделать с волосами? Если не коса, то что? «Может быть… может быть, две косы?» Оригинальность собственного решения едва не заставила ее разрыдаться. «К тому же такие взрослые тетки, как ты, не ходят с двумя косичками, это подростковый вариант», – снова пришел на помощь внутренний голос. Варя с удовольствием отказалась бы от этой помощи, если бы это было в ее власти.

Кроме пресловутой монашеской косы и соответственно двух слишком легкомысленных кос, в голове не возникало никаких элегантных соображений. Туманная мысль о высокой прическе никак не оформлялась в зрительную картинку, Варя думала о высокой прическе и представляла себя с косой… Которую она наконец расплела и, привычным движением захватив в расческу концы прядей, стала расчесывать волосы. Выпущенные на волю пряди четко сохранили отпечаток своего вечного плена – тугие, упругие волны, они рассыпались по плечам и заблестели, отражая свет. Будто лампочка была вовсе не обыкновенной лампочкой на сто вольт, а самым настоящим солнцем, нашедшим тихий приют на потолке в ванной комнате…

Этим волосам больше ничего и не требовалось, кроме свободы. Никаких кос, хвостов, узлов, никаких резинок, бантов и заколок. Варя облегченно вздохнула и даже тихонько рассмеялась от неожиданной простоты решения. И снова, спустя минуту, рассмеялась, окинув взглядом отражение в зеркале: загадочная незнакомка была одета в полосатое махровое полотенце, и оранжево-синий оптимизм этих полос вызывал стойкую ассоциацию с парадным вариантом тюремной униформы.

Кажется, на этот раз проблемы мучительного выбора перед ней не стояло. Кроме двух пар джинсов и нескольких джемперов она привезла из Москвы, из прошлой своей жизни, единственное платье, безумно красивое и безумно дорогое платье от какого-то модельера, которое Паршин привез для нее из-за границы. Она надевала его редко – прежде всего потому, что в принципе не была склонна к женственному стилю одежды, предпочитая более демократичный и простой спортивный стиль. Но в контексте пурпурного «Триумфа» на губах и распущенных волос привычные и милые сердцу джинсы и джемпер были ничуть не более уместны, чем махровое полотенце.

Она вышла из ванной, выключила свет и, неслышно ступая в утреннем полумраке, пробралась в комнату. Дверца шкафа предательски скрипнула – Варя замерла, затаила дыхание, чувствуя, что сейчас ее застанут на месте преступления, и не отдавая себе отчета в сущности этого «преступления». «Кажется, пронесло», – не заметив признаков пробуждения домочадцев, облегченно констатировала она. Не глядя нащупала в шкафу плечики с подвешенным черным платьем, вытянула из шкафа. Наученная горьким опытом, закрывать дверцу она уже не стала. Выскользнула в прихожую, на цыпочках пробралась к ванной и снова закрылась в своем «будуаре».

Прохладный шелк легко заскользил по телу. Видимо, с того времени, когда ей пришлось надевать платье в последний раз – а было это около трех месяцев назад, на новогоднем вечере в школе у Никиты, – она похудела. Теперь платье не обтягивало фигуру, а лишь слегка прилегало. Но от этого смотрелось на ней ничуть не хуже, а может быть, даже лучше, чем прежде.

Теперь она разглядывала свое отражение в зеркале уже без того восторга с оттенком зависти, который человек испытывает, глядя на что-то, ему не принадлежащее. Достаточно быстро привыкнув к тому, что эта фантастическая девушка с обложки журнала и есть она сама, Варя разглядывала себя с равнодушным спокойствием первой красавицы, искушенной и знающей себе цену.

«Вот так-то», – сказала она себе. Чего-то не хватало, какого-то завершающего аккорда…

«Вот так-то, Паршин», – лениво подсказала память привычный, успевший за последние два месяца набить оскомину, рефрен. Варя поморщилась: нет, Паршин здесь ни при чем. Паршин – это завершающий аккорд другой песни, которую она уже, кажется, допела до конца… И слава Богу, что допела…

Нет, не этой мстительной фразы в адрес бывшего мужа – фразы, которую он все равно не слышит, – не хватало сейчас для завершения «ритуала».

– Капельки духов, – прошептала она почти облегченно, вспоминая статьи из женских журналов, которые читала слишком редко. И впервые ощутила сожаление по этому поводу, дав себе обещание сегодня же купить в киоске какой-нибудь «Космополитен» или «Базар».

«Белья», – ехидно прокаркал единственный ее собеседник, вечно иронизирующий внутренний голос.

– Черт, – снова прошептала Варя. – Тоже мне, муза в уборе весны постучалась к поэту… В уборе весны, но без белья…

И снова, прикрыв рот ладонью, рассмеялась.

Что ж, оставалось сыграть его, этот последний аккорд, состоящий из капельки духов и белья. И то, и другое находилось в опасной близости от спящей Галины Петровны и Никиты, в том же пресловутом шкафу с недовольно поскрипывающей дверцей. Хорошо еще, что дверь в ванной, которую она без конца открывает и закрывает, не издает этого противного скрипа.

Вот и на этот раз она открылась совершенно беззвучно. Варя, продолжая улыбаться собственной оплошности и превращению грустной фразы из стихотворения Блока в забавный каламбур, двинулась к заветной цели. Но застыла, не успев сделать и трех шагов.

В проеме двери стояла Галина Петровна.

Стояла и смотрела на дочь с таким изумлением, как будто видела перед собой инопланетянина, неудачно выбравшего в качестве места приземления ее квартиру.

– Варя? Ты куда это собралась?

– Я? – тупо спросила Варя и тут же осознала очевидную истину, которая во время утренних сборов почему-то была вне поля досягаемости.

Она понятия не имела о том, куда, собственно, собирается. Она не знала этого даже приблизительно.

Она вообще не думала о том, что куда-то собирается…

– Ты, – напомнила Галина Петровна все с той же недоумевающей интонацией в голосе.

Ничего не оставалось, как снова пролепетать в ответ:

– Я? – и спустя пару минут тягостной тишины припомнить еще одну гласную из фонетической системы русского языка: – Э-э…