Отрава для сердец - Елена Арсеньева

– Хорошо, моя дорогая. Мы знаем ваш «товар». Верю, чтодевушки привлекательны, однако… боюсь, если они приступят к благочестивомуГвидо со своими ухватками, он выгонит их вон с порога, даже не взглянув назнаменитые бедра и не дав раскрыть чувственные рты. Однако что же вы молчите,Цецилия? Неужели в вашей обители перевелись красавицы?

– Может, и не перевелись, да ведь она считает, что ни однаженщина ей в подметки не годится! – проворчала Антония себе под нос, однакодостаточно громко, чтобы быть услышанной.

Впрочем, Цецилия сочла за лучшее сохранить на лицедружелюбную улыбку: перед лицом опасности не время для свар, и дура Антония,если этого не понимает!

– Если уж мы заговорили о товаре, – скромно сказалааббатиса, – то вы ведь знаете: ни один торговец не покажет публично лучшихсвоих вещей до тех пор, пока… пока не появится настоящий покупатель.

– Все правильно, – кивнул Балтазар, – но сейчас как раз инастал этот последний момент. Поэтому покажите нам это сокровище. Как лучшепоступим: подождем, пока девушку привезут, или съездим к вам все вместе?

– Да она здесь, – пожала плечами Цецилия. – Я взяла ее ссобой – на всякий случай. Ожидает в приемной. Вы позволите оставить вас нанесколько минут?

Отец Балтазар кивнул, и Цецилия вышла.

– Умна все-таки синьора Феррари! – подал голос из своегоугла молчаливый отец Винченцо. – Или она была посвящена в наши неприятностизаранее и успела все обдумать?

– Пожалуй, она просто случайно взяла с собою именно этудевушку, а может быть, дело именно в ее редкостной интуиции, – ответилБалтазар. – Ведь Цецилия…

– Цецилия, Цецилия! – вдруг перебила мать Антония, донельзяраздраженная тем, что снова ее обставляет постоянная соперница, которая ивсегда-то опережала в красоте, изяществе, оборотливости, богатстве монастыря,количестве любовников и прочем. – Еще неизвестно, кого она нам приведет. Ивообще, тут главное не внешность, а умение захватить мужчину в плен, взять егоза… ну, вы понимаете! – Она изобразила смущенное хихиканье, хотя давно уже разучиласьсмущаться. – Еще ведь надо придумать, как подсунуть ее этому самому Гвидо! Вбаптистерии [36]? В крипте [37]? На алтаре?! Я предлагаю… знаете что? Когда мнебыло пятнадцать… примерно десять лет назад, – небрежно бросила Антония, и троеприсутствующих мужчин с великим трудом удержали на самых кончиках языковуточнение: «Не десять, а двадцать пять лет назад!» – Итак, когда мне былопятнадцать, мне довелось побывать на пиру у одного богатейшего синьора. Онпринимал – какое совпадение! – папского посланника и других почетных гостей. Напир были приглашены пятьдесят самых красивых куртизанок. После пиршества ониначали танцевать, постепенно сбрасывая всю одежду. Тогда на полу былирасставлены свечи в серебряных подсвечниках, а между ними рассыпаны позолоченныекаштаны, и красавицы, нагие, должны были подбирать их, а мужчины наблюдали, какони ходят, наклоняются, ползают на четвереньках…

Отец Винченцо беспокойно завозился, ощутив вдруг неодолимыйжар в чреслах. Антония снова хихикнула:

– Вот-вот! Когда все каштаны были собраны, не осталось ниодного мужчины, которому не стали бы вдруг тесны штаны. Тогда хозяин выложил настол дорогие подарки: шелковые плащи, бархатные береты, кинжалы с великолепнымирукоятями и обещал эти роскошные вещи тем, кто более других познает плотскикуртизанок. Судить должны были сами присутствующие. Что тут началось! Сначалавсе участвовали, и это напоминало свалку, но постепенно все больше становилосьсудей и все меньше участников. Дольше всех состязались трое, и надо сказать…

Антония осеклась, вдруг заметив, что ее больше не слушают.Глаза мужчин, только что горевшие похотью, теперь приобрели изумленноевыражение… У двери, в которую только что выскользнула Цецилия, стояла высокаядевушка в монашеском наряде.

Повинуясь взгляду Цецилии, она сняла чепец, и Антонияскрипнула зубами: чудилось, солнце заглянуло в сумрачную комнату – такоечистое, золотое сияние исходило от рассыпавшихся волос незнакомки. Они былипышными, они ложились локонами, они свивались на концах мелкими трогательнымикудряшками, закрывая лицо, которое таинственно просвечивало сквозь эту сияющуювуаль.

Цецилия усмехнулась и сделала еще один знак.

Тонкие длинные пальцы вспорхнули к вороту платья и принялисьего расстегивать. Даже отца Амедео прошиб пот, что же говорить о более молодыхотцах церкви! К тому времени, как черный шелк бесформенной грудой сполз на пол,открыв взорам безупречную фигуру, обтянутую кружевом белья так туго, какперчатка обтягивает руку, оба они были почти невменяемы. Сквозь кружево выпиралисоски и выбивались золотистые волоски, украшавшие низ живота.

Девушка откинула с лица самосветную массу своих чудесныхкудрей, и на присутствующих серьезно и строго взглянули ее огромные,прозрачные, серо-голубые глаза, обведенные темным ободком. Белый лоб, чутьрозовые щеки, яркие губы…

Отец Балтазар почувствовал, что сердце его забилось сперебоями. Ему вдруг вспомнились слова из какой-то старинной книги: «Девушкабыла столь красива и стройна, что трудно об этом написать или рассказать, аесли написать или рассказать, то те, кто не видел ее, все равно не поверят!»Это была поразительно чувственная красота, и в то же время в ней ощущалосьпочти неземное целомудрие, нечто столь возвышенное, что горло сжимали слезыумиления, в то время как мужское естество дыбилось и жаждало немедленного утоления.

– Величит душа моя господа… – изумленно произнес он строкуиз гимна, выражая искреннюю благодарность создателю за столь совершенное еготворение.

– Роза, – сказал отец Амедео восторженно. – Это же настоящаяроза! Как ее имя, Цецилия?

– Вы его уже угадали, – улыбнулась аббатиса. – Ее так изовут Роза. Троянда!

– Троянда… – как завороженный повторил отец Винченцо иосторожно протянул руку, пытаясь коснуться девушки. – Да полно! Неужели онаживая?! Или призрак?

И отец Балтазар заметил, как впервые дрогнула равнодушнаямраморная маска и в глазах прекрасной Троянды мелькнуло живое выражение.

Это была растерянность. Да-да, растерянность. Но почему?