Четвертый крестовый поход - Джонатан Филипс

Прибыв в Зару, флот крестоносцев прорвался сквозь цепь, натянутую через вход в бухту (она служила в качестве ворот в порт). Это позволило придвинуть корабли под стены и прямо на них установить осадные лестницы. В «Devastatio Constantinopolitana» отмечается: «Они осадили Зару со всех сторон, с суши и моря. Было поставлено более 150 машин и баллист, а также лестницы, деревянные башни и бесчисленные прочие приспособления».[267]

В течение пяти дней крестоносцы пытались ворваться в город, обстреливая его, стараясь штурмовать крепостные стены, однако результата почти не было. Потому было решено применить самое эффективное из средневековых осадных орудий — мину. Создание мины было опасным и сложным делом. Обычно оно начиналось с отрытия нескольких подземных ходов по направлению к стенам осажденного города или крепости. Сложность организации подкопа зависела от типа почвы. Болотистые или насыщенные грунтовыми водами земли представляли естественную защиту от мин. При более благоприятных грунтах выкопанный проход укреплялся деревянными сваями. Когда по расчетам подкоп оказывался под крепостными стенами, его конец начиняли хворостом и взрывчатыми материалами и поджигали. Следовавший взрыв и пожар уничтожали и подкоп, и стены над ним, создавая брешь, в которую могли ворваться нападающие.

В эпоху средневековья эту методику использовали мусульмане и христиане: при осаде Лиссабона в 1147 году крестоносцы соорудили целую систему подкопов. В труде одного из очевидцев, озаглавленном «Захват Лиссабона», отмечено:

«Тогда крестоносцы стали рыть подкоп под стенами крепости. Этот подкоп имел пять входов и простирался на глубину сорока локтей от входа. Работы были завершены за месяц… Когда подкоп был подведен под стены, заполнен горючим материалом и подожжен, на рассвете той же ночи около тридцати локтей стены обрушилось на землю. Тогда мусульмане, охранявшие ее, разразились скорбными воплями, что труды их теперь пропали, и наступающий день станет для них последним».[268]

Тремя годами ранее мусульманин Зенги, правитель Алеппо, с помощью мины проложил путь в христианский город Эдессу в северной Сирии. В 1202 году жители Зары осознавали смертельную опасность подобного оружия и вновь предложили сдачу на первоначальных условиях.

24 ноября город распахнул ворота и, как бывало почти всегда при осадах в средние века, победители поделили трофеи. Крестоносцы пообещали сохранить жизнь горожанам, но это не помешало им обшарить весь город. В одной из городских церквей сохранялись мощи святого Хризогонуса. По иронии судьбы, его праздник приходился как раз на 24 ноября — но, к огорчению жителей города, он не оказал им божественного покровительства.[269] Гунтер из Пайри заявляет, что Зара пала без кровопролития. С другой стороны, папа Иннокентий обвинил крестоносцев в убийстве горожан во время осады.[270]

После падения Зары экспедиция должна была сделать передышку. Дандоло указал на особенности местного мореплавания. Уже наступала зима, и продолжать движение было невозможно. Как бы то ни было, но Зара оказалась богатым городом, способным обеспечить экспедицию необходимыми припасами. Люди дожа заняли половину принадлежащей городу ближайшей гавани, французы — остальную часть, и каждая группа заняла для своих предводителей лучшие здания в городе.

В конце 1202 года Дандоло мог с некоторым удовлетворением заметить, что усмирил непокорного соседа. Его товарищей по крестовому походу обуревали более сложные чувства. Их великое предприятие споткнулось о целый ряд препятствий: потеря Тибо Шампанского; едва не вылившийся в катастрофу недостаток людей в Венеции; а теперь — небольшой успех экспедиции, все еще находящейся на севере Адриатики. С другой стороны, на месте Тибо оказался весьма авторитетный человек, экспедиция продолжалась, она была великолепно оснащена и уже подтвердила свою военную действенность. Однако все эти мысли терялись перед страхом относительно реакции папы римского, когда он узнает о падении Зары.

Руководители похода вскоре тоже проявили озабоченность. Они написали папе римскому послание в надежде, что он освободит их от церковной анафемы. Впрочем, такой исход событий казался маловероятным, поскольку город уже был взят, и крестоносцы не собирались оставлять его, как бы ни распорядился Иннокентий. И все же посольство в Рим являлось способом успокоить массу воинов, которые наверняка ответили бы волной гнева и ярости после публичного объявления отлучения от церкви.

Разграбление Зары не означало, что вожди крестоносцев полностью забыли о духовном аспекте их предприятия. Самый факт участия в крестовом походе уже ясно продемонстрировал их религиозную искренность. Но попытки примирить набожность с необходимостью любой ценой выплатить долги были слишком сложны для понимания простых рыцарей.

Посольство состояло из четырех человек — епископа Нивело Суассонского, Жана де Нойена, клирика, служившего секретарем графа Балдуина, а также Робера де Бове и Жана Де Физа. В декабре 1202 года оно направилось в Рим испрашивать прощения за действия крестоносцев. Венецианцы не стали направлять своего представителя, считая, что не сделали ничего дурного — и стало быть, не подлежат никакому наказанию. Дандоло разъяснил такую позицию в послании, которое отправил папе. По его мнению, нападение спровоцировали сами горожане Зары, которые нарушили феодальную присягу Венеции. Дандоло удивлялся и недоумевал, как папа мог доверить защиту города такому человеку, как Эмико, который носил крест из неискренних побуждений. Он писал, что король принял крест «только для того, чтобы носить его, даже не пытаясь совершить хотя бы паломничество, для которого паломники обычно принимают крест, но чтобы позариться на чужие владения и преступно удерживать их».[271] Дож знал, что в 1200 году Эмико принял крест в основном для того, чтобы использовать его для прикрытия во время гражданской войны с братом Андреем, и в самом деле не имел особых намерений когда-либо отправиться в Святую Землю. Оглядываясь назад, можно принять такую точку зрения — но нельзя сказать, что она нашла какое-либо понимание в Риме.

Гунтер из Пайри отмечает, что аббат Мартин присоединился к посланцам как неофициальный представитель немецких крестоносцев. Гунтер оставил описание мыслей аббата относительно этого времени. Отчасти оно кажется попыткой доказать непричастность Мартина к событиям в Заре, но вместе с тем представляет глубокую озабоченность аббата направлением, которое принял крестовый поход:

«Когда Мартин понял, что не только дело Креста погрязло в отсрочках, но вся армия принуждена пролить христианскую кровь, он не мог решить, куда обернуться и что нужно сделать. Он был поражен ужасом и, имея множество различных вариантов выбора, которые его не устраивали, склонился к тому, который в сложившейся ситуации казался лучшим».[272]