Оживший покойник - Анатолий Леонов

Нового посетителя приметил только хозяин корчмы. Саженный дядя, семи пудов весом, исподлобья смерил вошедшего колючим взглядом и неспешно пошел навстречу, вытирая огромные ручищи о большой черный фартук. Впрочем, как только корчмарь и посетитель поравнялись, стало очевидно, что они знали друг друга. Чоботок, а это был именно он, приветливо улыбнулся и что-то прошептал на ухо шинкарю. В ответ тот утвердительно кивнул головой и пальцем указал на угол справа от дверей. Проследив за его пальцем, Чоботок наконец заметил одиноко сидящего за столом отца Феону, хотя мог поклясться, что пару раз до этого смотрел в ту сторону и никого не видел. Растянув улыбку до ушей, Чоботок пошел к столу инока, на ходу потирая от удовольствия руки.

– Доброго здоровья, Григорий Федорович!

Феона радушно кивнул в ответ, оценив голодный взгляд, брошенный Чоботком на его трапезу. На столе стояли глиняный горшок с белужьей юрмой на петушином бульоне и деревянная миска с твердым, как холодец, ржаным киселем. Улыбнувшись, монах придвинул гостю еду, жестом приглашая его присоединиться к скромному застолью. Чоботок не дал уговаривать себя дважды и в считаные мгновенья оставил инока без завтрака. Впрочем, это обстоятельство в конечном счете смутило только самого Чоботка, а никак не отца Феону, который, ободряюще потрепав атамана по плечу, придвинул ему кувшин с квасом из ревеня и брусничный левишник. Дождавшись, когда тот напьется, он спросил, внимательно глядя в глаза собеседника:

– Какие новости, урядник?

Скоморох удовлетворенно отвалился на скамью, сыто рыгнул, перекрестил рот и, вытерев ладонью мокрую от кваса бороду, ответил, понизив голос до шепота:

– Так это… ищут тебя Григорий Федорович! У каждого хлябыша подробное описание имеется! Сам видел. Вот тебе крест!

Заметив двух праздносидящих за пустым столом стрельцов третьего Костромского приказа, бесцеремонно разглядывавших посетителей корчмы, Чоботок перешел на лифонский ялман (офеньский язык), а проще говоря на «феню», которой прекрасно владели все странствующие торговцы, жиганы и скоморохи, а также люди, которым знать ее положено было по государеву делу. Красноречивым взглядом, указывая на стрельцов, Чоботок выпалил быстрой скороговоркой.

– Мас пельмаю, базловато ботве здебесь, на подтыхлярном рыме (я думаю, опасно тебе здесь, на постоялом дворе). Подъюхлить чони ботву (поймают они тебя).

– Не найдут, – со смехом отмахнулся Феона от скомороха. – Ты меня с пяти шагов не увидел, а эти и подавно не смогут. Что еще?

Чоботок пожал плечами и вернулся к русской речи, как бы говоря этим, что целиком и полностью доверяет своему боевому командиру.

– К Ипатьевскому монастырю не подступиться. Пробовал по-всякому. Никаких лазеек. Там Стремянной полк с «сокольниками», да местные еще. Зато узнал от городских жиганов, что через два дня царь посетит ярмарку на волжском Торгу и развлекаться изволит. Поханя (хозяин) их, клим (вор) на Волге известный, обещал помочь если что.

– А вот это хорошо, – мгновенно встрепенулся Феона, о чем-то про себя размышляя. – Значит, еще два дня. Что узнал о Маврикии?

– Взяли его стрельцы прямо на Гостевом дворе, но до съезжей избы не довели. Держат в Английском торговом доме, в темнице, и, говорят, бьют сильно!

Отец Феона удивленно поднял бровь и посмотрел на Чоботка.

– Откуда сведения?

– Так это… от ключника Салтыкова, – ответил скоморох, почесывая затылок под расшитой васильками тафьей из багряного бархата, которую не снимал с головы ни при каких обстоятельствах.

– От ключника? А у него откуда? Не от самих ли англичан? – предположил Феона, размышляя над сказанным Чоботком. В ответ атаман растерянно пожал плечами, проводил до дверей подозрительным взглядом уходящих стрельцов и, обернувшись, преданно посмотрел на монаха, ожидая от него новых указаний.

Феона некоторое время молча сидел за столом, словно разбирал в уме сложную шахматную позицию. Потом решительно встал и направился к выходу. Скоморох, дожевывая на ходу сладкий левишник, поспешил следом. Расплатившись с шинкарем, монах вышел на улицу. Глядя на другой берег реки Костромы, где за неприступными стенами Ипатьевского монастыря находился государь со всем своим двором, отец Феона обратил внимание на украшенную гербами карету, пылившую по ярославскому тракту в сторону обители.

– Спасибо, Проша! – произнес он, не оборачиваясь. – Хорошо поработал. Скажи своим людям, пусть готовятся. Скоро начнем.

– Так это… – весело ответил Чоботок, шмыгая носом, – скомороху собраться, только подпоясаться!

Посланник английского двора при царе Михаиле Федоровиче Романове, богатый купец и успешный дипломат сэр Джон Уильям Меррик, сидел на резной лавке в проходных сенях рабочего кабинета царя и ожидал приема. Сквозь разноцветные витражи стрельчатых окон в помещение проникал таинственный свет, причудливо оттеняя и без того яркие краски богато расписанных стен. Проходные сени были обставлены с такой изысканностью и варварским великолепием, что невольно внушали иностранным гостям почтительную зависть. Зависть, граничащую с неприязнью и скрытой враждебностью по отношению к стране, богатства которой, несмотря на все невзгоды, постигшие ее за последние десятилетия, кажется, были неисчерпаемы.

К чести своей сэр Меррик ничего подобного не испытывал. Он, сын Уильяма Меррика, одного из первых управляющих Московской торговой компании, проведший в России свое детство и юность, хорошо знал эту страну, трезво оценивал положение и, конечно, как любой английский дипломат искренне ненавидел ее, но особой, взвешенной ненавистью расчетливого народца, прославленного пока исключительно сквалыжными торгашами и алчными пиратами.

Впрочем, природная нелюбовь дипломата к России никак не сказывалась на его работе. Работал он хорошо, за что и был обласкан при английском дворе, сделав головокружительную карьеру от простого торговца до рыцаря и члена Тайного совета короля Якова. Одно время он даже имел чаяния на большее и сватал свою дочь за сына царя Бориса Годунова, заручившись «свахой» в лице престарелой английской королевы Елизаветы. Мечтам не суждено было свершиться, да и самих Годуновых скоро не стало, а Меррик остался и продолжил тайную дипломатию во славу Британской короны, не забывая при этом и о своих нуждах. Об его плутнях и уловках люди стали судачить недоброе. За пристрастие к темным делишкам, уже при новом царе Михаиле Романове, Меррик со своим шурином Уильямом Расселом оказались под подозрением. Дав показания и свалив вину на некоего француза Франсуа де Лескера, агента герцога д’Эпернона, английские дипломаты предпочли срочно вернуться на родину, сочинять в тиши кабинетов книги о Московии и прожекты о Британском протекторате над Русским Севером, благосклонно принимаемые джентльменами в тайной палате.

Но Меррик был незаменим на службе короля. В третий раз он вернулся в Россию через год после поспешного отъезда и на этот раз, обласканный вниманием уже русского царя, выступил посредником при заключении Столбовского мира, положившего конец войне между Россией и Швецией. А спустя всего два года после возвращения домой он опять, в четвертый раз, был послан в Россию, имея главной целью попытку восстановить сильно пошатнувшиеся торговые отношения после трусливого бегства из России бездарного дипломата сэра Дадли Диггеса, сменившего было на посту самого Меррика.