Оживший покойник - Анатолий Леонов

– Противно все это, отец. Словно в блевотину наступил! Врут ведь они все, и ты им в ответ тоже врешь. А желание совсем другое. Кулаком – да в рожу!

Патриарх весело засмеялся, потрепал сына по вихрастой голове и ответил, жестко чеканя слова, как это он обычно делал, донося свою мысль до собеседника.

– Ну, правильно. А ты как хотел? Политика! Жаль, держава после Смуты в разорении. Казна пуста, да силенок маловато. Вот встанем на ноги, все по-другому запоют. Но пока терпи. В рожу плюнуть еще успеется. Вот Меррик опять плакался о дорогах в Китай, а ты ему сказал, что Московское правительство не ведает, где Китайское государство и как оно богато, и есть ли чего добиваться. Хорошо сказал! Он, конечно, не поверил, что мы ничего не знаем, да только поделать ничего не может.

– Англичанин совсем обнаглел. Письма шлет с требованиями!

Михаил резко поднялся с трона. Филарет поманил его к столу, одним движением руки смахнул со стола английские карты, под которыми оказался большой, подробный чертеж русских земель с Сибирью и новыми территориями. Положив свою длань на середину карты, он назидательно произнес:

– В Сибирь они рвутся! Богатства наши покоя не дают. Царь Иван Васильевич Грозный европейцев голодранцами звал. Великий был государь, а врага недооценил. Сейчас они уже не голодранцы. Награбили по всему миру, только им этого мало. Еще хотят. И нам ухо востро держать надо. Наш посол из Гамбурга пишет, что немецкие пираты во всех кабаках говорят, мол, Архангельск город добре плох, и взять его можно невеликими людьми. А воевода из Архангельска сообщает, что немцы уже пытались найти проводников на восток, у Колгуева острова нашли их разбитый корабль с пушками. Чуешь, сынок, куда лезут?

– Путь в Мангазею ищут, да переволоки на Енисей!

– Точно. Если отыщут, то под ударом и Мангазея, и новый путь по Нижней Тунгуске, и вся Сибирь окажутся! Держаться надо, Мишка. Скрепив зубы, держаться и ждать. И вот еще. Не верь никому. Ни своим, ни чужим. Свои, они иной раз во сто крат хуже чужих бывают.

Царь озадаченно посмотрел на отца, ожидая объяснений, но, не дождавшись, сам спросил, глядя прямо в глаза патриарха:

– Это ты про кого сейчас?

Филарет вздрогнул и посмотрел на сына отрешенно и задумчиво, как человек, не слышавший вопроса.

– Ты про кого? – повторил свой вопрос царь.

– Не нравится мне в последнее время Борька Салтыков. Задумал что-то, обдувало? – ответил патриарх, подходя к окну и раскрывая деревянные ставни. – Князь Лобанов-Ростовский из стрелецкого приказа докладывает, что вызвал он зачем-то сюда полки Андрея Веригина и Василия Бухвостова. Афанасий по-тихому приказ отменил, а полки вернул обратно. Вот и думай теперь, Миша, что это и зачем! Велел я, не привлекая внимания, тех полковых голов на съезжий двор взять и допросить с пристрастием. Даст бог что-нибудь и узнаем?

Патриарх стоял у окна, скрестив на груди руки, и смотрел во двор монастыря, откуда под хлесткие звуки кнута и дикое гиканье форейтора спешно выезжала карета английского посланника Джона Меррика.

– Думай, Миша. Всегда думай! – повторил патриарх и захлопнул ставни.

Английский посланник Джон Меррик, пунцовый от гнева, подпрыгивал на мягких подушках экипажа каждый раз, когда колесо кареты попадало в очередную колдобину на дороге. Его распирали злоба и ненависть ко всему вокруг. К этой варварской стране, к этому дикому народу, к этой немыслимой дороге, состоящей, кажется, из одних ям и буераков. Наконец к этой поганой карете, в которой трясло так, что душа, как жаба, выпрыгивала из горла с мерзким кваканьем. Меррик искал, на ком можно было выместить свои злость и обиду, но кроме сидевшего напротив деревянного Ричарда Свифта, похожего скорее на сушеный экспонат королевской кунсткамеры, нежели на живого человека, никого больше не было. Оглядев Свифта и не найдя в нем источника вдохновения для своего буйства, Меррик от души стал колотить подушки сидений, изрыгая отборные ругательства, от которых последний лондонский докер пришел бы в состояние черной зависти и хандры.

Спустя непродолжительное время, отбив кулаки об деревянный рундук, скрытый за подушками сидений, Меррик слегка остыл, но не успокоился и, желая выговориться, начал, брызжа слюной, истошно орать на несчастного бессловесного клерка, который, кажется, от страха готов был умереть на месте, но не делал это исключительно из благопристойности и служебного этикета.

– Мерзавцы! Скифские ублюдки. Дикари. Как они смеют со мной так поступать? – яростно плевался Меррик на Свифта. – Я посланник великой державы. Я рыцарь, а эти азиаты врут мне прямо в глаза! Я им про Китай, а они «мало про него слыхали». Я им их же карту показываю. Плечами пожимают. Не знают, мол, туда дорог. Что скажете, Свифт?

– Я? – выпучив глаза, пролепетал Свифт, беспокойно ерзая на месте. – Э-э… а-а…

– Свифт, заткнитесь!

– Слушаюсь, сэр!

Первый приступ ярости прошел, и посол наконец смог рассуждать спокойно и здраво, с точки зрения настоящего английского джентльмена и дипломата, к коим он себя, безусловно, причислял.

– Нет, в этой дикой стране совершенно невозможно работать, – воскликнул Меррик, продолжая какой-то свой внутренний диалог, поскольку его секретарь, как только сообразил, что гнев начальства миновал, вновь превратился в деревянного истукана на бархатных сиденьях посольской кареты.

– Пусть только Салтыков начнет, – злобно шипел Меррик. – Я им такое устрою, кровью захлебнутся… И никаких больше царей! Никогда. Никакой истории, никакой памяти. Быдло должно знать свое место!

Выговорившись и пообещав московитам скорое наступление черных времен, Меррик достал из походного сундучка курительную трубку с длинным прямым чубуком. Набил его ароматным виргинским табаком, привезенным на днях его шурином из самого Джеймстауна, и стал чиркать огнивом. Чиркал он долго и упорно, но отсыревший трут никак не хотел загораться. Чем яростней Меррик крутил колесо кресала, тем сильнее заводился и наконец, бросив огниво себе под ноги, вновь сорвался на крик, но на этот раз объектом его невоздержанности стал уже сам английский король.

– Им хорошо там, в Лондоне, требовать действий, – бушевал он с новой силой. – А посмотрел бы я на них, поживи они пару лет здесь! Эта шотландская бездарь на английском троне, перепортившая всех дворцовых пажей, абсолютно ни на что большее не способна. Не сумел захватить русское поморье, теперь утешается тем, что пишет трактаты о вреде табака и шлет мне сюда. В Россию! Зачем? Здесь вообще не курят.

Меррик осекся, сообразив, что в запальчивости сболтнул лишнее, посмотрел на молчаливого секретаря и спросил, подозрительно щурясь:

– Свифт, как у вас со слухом?

– Не знаю, сэр! – последовал обескураживающий своей нелепостью ответ секретаря.

А поскольку, по мнению Меррика, ответ прозвучал довольно неопределенно, это заставило посла прояснить Смоллету свой вопрос. Он понизил голос до нормального состояния и веско произнес: