Неизвестные лики войны. Между жизнью и смертью - Олег Казаринов

Можно лишь добавить, что, согласно протоколам, «казнь длилась не более двадцати секунд, хотя инструкция требовала, чтобы смерть наступала не так быстро. После каждой экзекуции палач и его помощники подкреплялись из бутылки со шнапсом, стоявшей на столе в центре помещения».

Мучительное, липкое чувство страха испытывали военные прокуроры, приговаривая к расстрелу солдат, не справившихся со своим страхом. Потому что страшно убивать человека за то, что тот испугался смерти. Военюрист А. Долотцев вспоминал о зачитывании приговора: «Читаю, а у самого коленки дрожат…»

В наше время боевики в широком ассортименте используют специальные препараты, подавляющие страх и повышающие агрессию. «Но один сюжет из трофейной видеосъёмки потряс даже офицеров. В кадре — сидящий на земле полуобнажённый боевик. Иногда он подёргивал руками, шепча какие-то слова. В его голове торчали два шприца, третий — в спине. Специалисты ФСБ предполагают, что таким способом происходит закачка психотропных средств в организм шахида — воина-смертника. Для смелости».

Ещё одним сильнейшим стрессом для солдата является плен. С одной стороны, он избавляет от ужасов боя, но с другой — вызывает чувство вины, создаёт своего рода комплекс неполноценности. А условия содержания военнопленных зачастую ведут к деградации личности.

«Во-первых, военный плен создаёт определённый психологический комплекс, а человек, оказавшийся в нём, находится в условиях длительной социальной изоляции, характеризующейся рядом стрессогенных условий, которым немцы ещё в Первую мировую войну дали общее название „психоза колючей проволоки“. Во-вторых, каждый военнопленный осознаёт, что его судьба полностью находится в руках противника, а также зависит от собственного поведения. Исходя из этого, подавляющее большинство военнопленных, независимо от их национальностей и государственной принадлежности, занимают нейтральную позицию по отношению к окружающей среде, стремятся достичь единственной цели — выжить и возвратиться домой».

Бывший военнопленный Л. Самутин так описал состояние людей, находившихся за колючей проволокой:

«В их психике происходили несомненные сдвиги в сторону инфантильности. В отношениях друг с другом они вели себя именно по-детски: ссорились из-за пустяков, плакали, если сосед забирал у них какую-нибудь ничтожную тряпку или щепку; обессиленными, вялыми руками пытались бить друг друга, не причиняя один другому ни малейшего вреда. Так же по-детски, беззлобно и естественно, мирились, не помня недавней ссоры. (…)

Вши стали предвестниками приближающейся смерти. Если человек должен был умереть через несколько часов, его вши начинали вылезать наружу. И видеть человека, ещё живого, ещё в полном сознании и даже с улучшившимся самочувствием (это был обязательный последний подарок уходящей жизни — улучшение самочувствия перед близким концом умирающего от истощения), по которому поползли его вши, полезли из бровей на веки, из усов, бороды и волос на щёки, с белья на гимнастёрку, штаны и даже на шинель, — это видеть несомненные признаки скорой смерти. А у обречённого, между тем почувствовавшего облегчение, появлялась надежда на спасение, он испытывал радость, последнюю радость в жизни. И только вши, эти отвратительнейшие из живых существ земли, указывали на тщету и бесплодность этих последних надежд. Ещё находились и бессмысленно жестокие соседи, уже не считавшиеся ни с чем человеческим; видя эти грозные знаки приближающегося конца, говорили обречённому: „Ты сегодня умрёшь. Из тебя вши полезли“. (…)

Чувства притупились от ежедневного вида беспредельных человеческих мучений и страданий, и я уже давно не возмущался и даже не удивлялся виденному, но голова ещё не отказывалась работать, и я всё думал, глядя на немцев: как это можно совместить? Нам тогда было простительно состояние общего психологического отупения и безразличия под грузом неохватных разумом отвратительных картин зверств».

Освободители, вступающие в лагеря, констатировали состояние заключённых: «В глазах животный страх. Иногда пустота. Некоторые не в состоянии выразить радости по поводу освобождения. Может, они уже ничего не понимают. Безучастно сидят на корточках на полу бараков. Порой у них нет сил двигаться. Трудно поверить в то, что это люди».

Наверное, и в таких условиях человек продолжает бороться за свою жизнь, причём в затуманенном сознании борьба эта кажется вполне здравой и логичной. Только потом уцелевшие с ужасом вспоминали, как, «придавив до полусмерти двух-трёх обессилевших людей, дорвёшься первым до опорожнённого бачка и сможешь с остервенением, давясь, проглотить неразжёванными куски брюквы и турнепса, ещё оставшиеся на дне этой вонючей посудины». Как вчерашние товарищи вырезали из ещё неостывшего трупа печень и «затем варили её в закрытой банке на печке».

Это не особенности «жестокого» XX века.

Один из участников похода в Россию Великой армии в 1812 году описывал в своих дневниках положение раненых французов, попавших в плен к русским: «Крики на улицах становились всё ужаснее, когда, собрав в кучи несчастных, выброшенных на мороз, их целыми сотнями запирали в пустые помещения при церквах или монастырях, не давая возможности развести огня, не выдавая пищи по 5 и 6 дней и отказывая даже в воде. Таким образом, почти все погибли от холода, голода и жажды. Немногие, получившие теперь на пропитание сухари, которых они не могли разжевать слабыми челюстями, питались до сих пор человечьим мясом умерших товарищей, обгрызая его с костей, как собаки. Когда мне это рассказывал один фельдфебель, я не хотел верить, но он мне показал место, где валялись трупы умерших с обглоданными руками и ногами».

Те же картины можно было наблюдать среди пленных французских солдат из армии маршала П. Мак-Магона в 1871 году; среди испанцев, захваченных в плен Наполеоном; среди русских стрельцов воеводы В. Шереметева, пленённых польским коронным гетманом С. Потоцким в 1660 году.

И так далее.

Отмечены подавленность, равнодушие, апатия ожидающих казни во времена Великой французской революции. В других случаях приговорённые к смерти аристократы накануне гильотинирования устраивали в тюрьмах немыслимые сексуальные оргии.

Безумели не только жертвы. «Ум за разум» заходил и у палачей.

Комендант Освенцима Рудольф Хесс писал в автобиографии: «Я впервые увидел трупы погибших от газового удушья в таком количестве. Мне сделалось не по себе до дрожи…»

Генералы знали, что психика солдат может не выдержать бесконечных убийств, им нужны периоды отдыха, реабилитации. Иначе разовьётся «психосоматический синдром» (расстройство функций и систем под воздействием психотравмирующих факторов), характеризующийся различными психовегетативными нарушениями. При этом преобладают жалобы на неприятные ощущения в области сердца, расстройство желудочно-кишечного тракта, головные боли и боли в спине.

Отсюда «зоны отдыха» для обслуживающего персонала концлагерей, напоминающие санаторий казармы — «зольдатенхеймы». Аккуратные кресла и скамейки, ухоженные палисадники.

Чудовищные контрасты войны!

Группенфюрер СС и генерал-лейтенант войск СС Отто Олендорф, чья «айнзатцгруппа» уничтожила 90 000 мирных жителей, говорил на допросе: «Я никогда не разрешал одиночной стрельбы, а издал приказ, чтобы несколько человек одновременно давали залп, дабы избежать проблемы непосредственной личной ответственности. Другие командиры групп, проводя ликвидацию, приказывали жертвам ложиться пластом на землю и убивали их выстрелом в затылок… Наконец, должны были быть какие-нибудь праздничные дни, чтобы отдохнуть и набраться сил…»