Неизвестные лики войны. Между жизнью и смертью - Олег Казаринов

Эффект был достигнут.

Один из служащих рассказывал позднее: «Мы считали, что „брёвна“ не люди, что они даже ниже скотов. Среди работавших здесь учёных и исследователей не было никого, кто хотя бы сколько-нибудь им сочувствовал. Все — и военнослужащие, и вольнонаёмные „отряда“ считали, что истребление „брёвен“ — дело совершенно естественное».

В 1975–1978 годах, во времена террора «красных кхмеров» в Камбодже, один из карателей с гордостью сообщал: «Я убил 2300 (!) человек. И со мной никто не мучился. Я убивал одним ударом мотыги в затылок. Другие приканчивали жертву двумя — пятью ударами. А потом ещё пускали пулю…»

В 1939 году молодой солдат войск СС, действуя по собственной инициативе, расстрелял 50 еврейских рабочих, которых он охранял. Состоялся суд. Его действия один из защитников оправдывал следующим образом: обвиняемый был «особенно чувствительным к виду евреев» и действовал «необдуманно, побуждаемый юношеским духом авантюризма».

Думаю, что и судили-то солдата не за то, что он убил 50 человек, а за самоуправство и нарушение приказа. Было приказано охранять, а он — перестрелял.

Добавлю от себя, что трёхлетнее заключение, к которому был присуждён этот солдат, было отменено в результате амнистии.

Но некоторые примеры приводили меня в состояние, пожалуй, ещё большего потрясения, чем бесконечные описания убийств. Наверное, своей необъяснимостью, «неправильностью» на фоне всеобщего помешательства. Это были примеры проявления воли совсем иного порядка.

Я расскажу о поступке старшего сержанта Юхима Раменюка, командира пулемётного расчёта 88-й гвардейской стрелковой дивизии, о котором упомянул в своей книге «От Сталинграда до Берлина» маршал В. Чуйков. И на него, судя по всему, этот поступок произвёл впечатление.

«— Вот придём в наши места, в гости приглашу. Там у меня жинка Яринка, дочка Оксана, старики — отец, мать. Хорошо у нас — пасека, лес, кругом привольно.

И вышло так, что часть, где служил Юхим, действительно попала в его родные места, и рота шла в бой за село. Юхим первым ворвался в село — и к своему двору. А его нет, двора-то, хаты тоже нет — одни развалины. Садик сожжён. Лишь одна старая яблоня стоит, а на ней — отец повешенный, возле яблони — мать убитая. Яринку и Оксану фашисты с собой угнали.

…Юхим с того дня переродился. Суровым стал и слова „фашист“ слышать не мог.

А вот ПЛЕННОГО ОФИЦЕРА ПРИВЁЛ. ЖИВОГО. ПАЛЬЦЕМ НЕ ТРОНУЛ (выделено мной. — О.К.)».

Нужно ещё добавить, что это произошло на другой день после освобождения Майданека, когда советские солдаты, потрясённые всем увиденным в концлагере, давали клятву беспощадно бить врага. Офицеры вообще опасались, что пленных после этого брать не будут.

Страшно даже подумать, что происходило внутри Ю. Раменюка! Держать боль в себе, не позволять ей выплеснуться наружу, запереть в мыслях, постоянно носить в сердце, как осколок разорвавшегося снаряда.

Пусть каждый задаст себе вопрос, способен ли он на поступок, подобный тому, что совершил старший сержант?

И не торопится с ответом.

Иногда то, что происходит на войне с человеком, вообще невозможно объяснить, выразить словами, заключить в рамки текста.

Однажды я услышал от отца страшную историю, о которой ему поведал коллега по работе (я не буду называть его имени). Пожилой человек, служивший в конце войны огнемётчиком, рассказал, как после боя он ворвался в один из домов и наткнулся там на молодого немецкого солдата. Тот, увидев перед собой вражеского огнемётчика, вжался в стену, вскинул руки вверх: «Нихт шиссен! Гитлер — капут!» Глаза расширены от ужаса, серое лицо, дрожащие руки. «А у меня в это мгновение проскочила мысль (чёрт знает, откуда она взялась!): а дай-ка я посмотрю, что будет, если я в него выстрелю с такого расстояния?» И в ту же секунду немец превратился в кричащий живой костёр.

Прошло 50 лет, и ветеран не выдержал. Словно в исповеди хотел сбросить с души груз, который носил полвека, искал оправдания. Искал прощения.

Но ему не в чём оправдываться. Он ни в чём не виноват.

Это была ВОЙНА.

Он был убийцей. Он был жертвой. Он был солдатом…

Военачальники опасаются другого: что у солдата, склонного к проявлению гуманности и милосердия, в решающий момент может «дрогнуть рука».

С середины XX века военные психологи ищут способы увеличить процент убийц в армии. «Повсюду в армии теперь стремятся лишить сам акт убийства эмоциональной окраски, придать ему „деловой“ характер, а также сделать солдата нечувствительным к боли и страданиям».

Новобранцев заставляют смотреть фильмы ужасов, предварительно зажав им головы в тиски и не позволяя закрывать глаза. Их сажают в самолёт и в ходе полёта имитируют отказ мотора; в учебных целях взрывают гранаты рядом с ничего не подозревающими людьми.

Американский психоаналитик Хайме Шатан разработал теорию «боя и психологии убийств». В ходе обучения наступает «утрата индивидуальности» солдата. Высшей доблестью считается самообладание, потому что оно представляет собой психическую предпосылку для мужественной, «героической» смерти. Над личностью берёт верх военизированное «сверх-я». Происходит милитаризация психики.

В ходе военных действий солдат всё меньше осознаёт свою прежнюю личность и всё больше становится частью организма — воинской части. Убивать становится легче, жёсткость возрастает, потому что ответственность с каждого снимается.

Изоляция от женского пола ведёт к сильной ориентации на ценности сугубо мужского коллектива, в результате создаётся псевдомаскулинизированная аура, которую психологи называют по имени киногероя прежних лет «синдромом Джона Вейна».

«К смещению нравственных понятий относится так называемое „исполнение долга“. Когда солдату приказывают стрелять в противника, то мораль остаётся за пределами воинского устава, оказывается вдруг недействительной, и человек получает „законное“ право убивать. Подавляющее большинство военнослужащих воспринимает это как норму, не занимаясь рефлексией и поисками нравственных основ таких убийств. Классическая схема: „Я солдат. Мне приказали — я и стрелял“. Таким образом имеется двойная мораль: свой солдат, отказавшийся стрелять, — это преступник, а чужой солдат, отказавшийся стрелять, — хороший парень, который ответственности не подлежит».

Во время военных действий в Ливане было отмечено, что накопленные в предыдущих войнах нагрузки оказывали влияние даже на тех ветеранов, у которых ранее боевые психические травмы не отмечались.

Всё зависит от индивидуальных возможностей каждого человека. Тот, кто с самого начала имел высокую сопротивляемость организма к гиперстрессу, оставался более стойким к нему и в дальнейшем. Остальных как ни приучали «к боли и страданиям» — результат оставался ничтожным.

Причём в боях с низкой интенсивностью наиболее устойчивыми в психическом отношении оказались старослужащие солдаты (из них «психанули» лишь 37 %), а наименее устойчивыми — те ветераны, кто ранее уже перенёс психические травмы (57 %). Те солдаты, которые оказались на войне в первый раз, показали промежуточный результат (40 %).