Гибрид - Игорь Беляев

Выше меня на целую голову.

Но все равно мне подчиняется. Потому что я начальник отряда. А он только звеньевой.

Вот Котик считает, что все евреи трусы. А как же Борькин папа? У него нога на фронте подстрелена. Теперь с палочкой ходит. И мой папа. Он даже в тюрьме сидел. Теперь только мышей боится. Я тоже мышей боюсь, особенно если это крысы.

Когда у нас кошка крысу поймала, такую вот здоровущую, и голову у нее отъела, мама заставила меня ее на помойку нести. В целях воспитания характера. Я вынес. Ничего. Хотя меня стошнило и руки тряслись.

Много я привел примеров. И летчики бывают евреи, и танкисты. Вот Христос был еврей. Пусть даже наполовинку. А не испугался фашистов из Древнего мира. За правду на крест пошел. Это мне дядя Яша подсказал.

Котик наконец сдался:

— Не все евреи одинакие.

Борькин папа ремнем воспитывает. Сам Борька и рассказывал. За дело, говорит, можно и пострадать. А меня пока пальцем никто не трогал. Ну, мама в детстве шлепала понарошку, и бабушка Лизаветниколавна один раз за ухо отодрала, когда я рубашку не хотел одевать и нечаянно ее разорвал. А так, обычно, меня только словами воспитывают.

Вообще, в нашем классе много евреев. И все хотят воевать. Но на фронт нас пока не пускают. И мы ломаем голову, как в наших условиях помочь Красной Армии победить врага.

Я Борьке рассказал про книгу. И теперь он вместе со мной ломает голову, как помочь фронту и дяде Яше.

Воевать можно и зимой, и летом. Зимой во дворе крепость построили, и снежками. Попал — значит, убит. Но летом все-таки лучше — каникулы! Воевать можно с самого утра. Пообедал и опять воюй до вечера. Двор на двор. Или улица на улицу. Штаб в сарае сидит.

А мы гоняем по городу. Пистолеты, сабли — сами делаем. Получаются как настоящие. В кармане рогатка, само собой! Это наша артиллерия!

Стреляться лучше всего, канешно, вишнями. Или свеклой. Сразу видно, куда попал! Но обеспечить боеприпасы — самое трудное дело. Летом ведь тоже живем впроголодь. Но ради войны можно и стырить кой-чего. Мы ведь, когда играем, тоже песню поем: «И-дет война народная, свя-щен-ная война…»

Вот раз сидим мы с Борькой на балконе в засаде. Прячемся за пузатыми колонками. С нашего балкона вся Советская улица как на ладони. Почти что до Драмтеатра. И вдруг видим, едет большая черная машина. ЗИС! Борька как заорет:

— Вижу немецкий танк. К бою!

Достает рогатку и бац! Я думал он по колесам пульнет. А он по стеклу.

В этот момент машина тормозит. Из нее выскакивают военные. Мы прячемся. Но они стучат и врываются в квартиру. Машка глухая им дверь открыла. Они сразу к нам в комнату.

Мы сидим и делаем вид, что читаем книжку. Они, канешно, нам не верят и кричат:

— Встать, паршивцы! Кто из вас в командующего стрелял?

Ничего себе фокус! Оказывается, Борька в командующего угодил.

— Сейчас вас на губу посадим!

Тут Борька ни к селу ни к городу стал ныть:

— Мы в войну играли и немецкий танк подбили…

Я же не стану говорить, что это Борька стрелял. Тут меня как осенило. А может быть, я сразу сон вспомнил.

— А это правда машина командующего? Нам необходимо срочно встретиться с товарищем командующим.

Через секунду мы уже внизу, стоим у машины.

Из машины выходит такой важный командир и пялится на нас.

— Ну, шпана, ремня захотели?

— Никак нет, товарищ командующий. Разрешите доложить, товарищ командующий. (Вот что значит проходить в школе военную подготовку!) У нас к вам сурьезное государственное дело.

Если бы не кино и если бы не «сон», я бы сам не допер.

Командующий уставился на меня как баран на новые ворота.

— Ну, шкет, говори, какое у тебя ко мне «государственное» дело?

Борька стоит как воды в рот набрал. Может, и обкакался от страха. А я — прямо на рожон:

— У нас в доме живет один дядя. Бывший военный…

— Бывших военных не бывает.

— У него целый ромб в петлице раньше был. А теперь его на фронт не пускают.

— Старый, что ли?

— Нет, совсем не старый. Он книгу написал, как Гитлера наголову разбить в два счета. А к вам его не пускают…

— Не врешь, парнишка? — вдруг заласкался командующий.

Ну прямо вылитый товарищ Сталин и тоже с усами.

— Ладно, — говорит, — дам тебе записку. Пусть твой дядька завтра ко мне явится.

Достает из левого кармана ручку-самописку. Тут ему командир, который нас сюда притащил, достает блокнот, подставляет кожаную сумку, и командующий пишет ясно вот такими буквами: «ПРОПУСТИТЬ»! Расписывается на бумажке и ставит число.

— А все бы лучше этих сорванцов на губу посадить, — ворчит адъютант.

Но я вижу по его лицу, что и он теперь улыбается.

Вечером я отдаю эту бумагу дяде Яше и рассказываю историю.

Бабушка чуть в обморок не попáдала. Мама бледная, как простынка. А дядя Яша! Хохочет как сумасшедший.

Вот какая сказочная история была со мной во время войны!

На следующий день дядя Яша прошел к самому командующему по моей бумажке.

А еще через некоторое время дядя Яша отправился в Москву.

На вокзал его провожали дядя Леня, мама и я.

— Ну, ни пуха тебе, ни пера, — говорит дядя Леня.

— К черту! К черту! — басит дядя Яша.

Я никогда не думал, что человек может вдруг так помолодеть за несколько дней. Он все время смеялся. А с подножки поезда долго махал рукой и кричал:

— Не поминайте лихом! Не поминайте…

Мама отвернулась. Я знаю, что она не хочет, чтобы все видели, как она расстраивается. Моя мама ведь самый скрытный человек в нашей семье.

Мы с дядей Леней машем руками, пока поезд не скрывается за поворотом.

Через несколько месяцев пришло короткое письмо, где дядя Яша писал, что получил майора и скоро поедет на фронт убивать Гитлера. Про книжку он ничего не писал. Понятное дело! Кругом шпионы! Разве можно писать про такую книгу по почте?!

Потом… уже на другой год, мы узнали совершенно случайно, что наш дядя Яша умер в госпитале от дизентерии.

Разве на войне умирают от дизентерии? Дядя Леня сомневался. Я тоже сомневаюсь. А куда делась его книга «Война моторов», я так и не знаю до сих пор.

От поручика царской армии, участника Первой мировой войны и Георгиевского кавалера, лихого кавалериста, который сражался за «красных» под командованием самого маршала Тухачевского, от милого дяди Яши, влюбленного в мою мамочку, который обещался в этой войне разбить Гитлера в два счета, жил у нас в доме по Советской улице и спал на столе в коридоре, укрываясь старой шинелью, пока не закончил свою книгу про танковые сражения, — не осталось ни одной фотокарточки.