Офсайд 2 - Алекс Джиллиан

– Мамочка. Ты не должна даже думать о себе так. Я всегда знала, что ты любишь меня. Просто отцу и сестре ты нужна была сильнее. А если Бог накажет тебя, то и меня тоже. Это просто стресс, и завтра ты, как и я, будешь радоваться, что отцу наконец-то сделают операцию, и он сможет вернуться к полноценной жизни.

– Господи, он же увидит все мои морщинки, – сквозь слезы улыбнулась мама, вытирая мокрые щеки.

– Брось, мам, ты у меня красавица, – мягко рассмеялась я. Мы снова крепко обнялись. Я, вдруг, подумала, что мне действительного очень этого не хватало – объятий матери. Она права, я рано стала самостоятельной, взрослой, не побыв ребенком всласть.

– А ты у меня. И почему до сих пор ты совсем одна?

– Давай не будем об этом сейчас, мам. У меня нет времени на романы. И нет желания.

– Ты еще совсем молоденькая. Все наладится, правда?

– Правда, – рассеяно кивнула я. – Пойдем спать, мам.

– А кофе?

– Я уже не хочу. С ног валюсь.

– Завтра выходной?

– Нет. Но если все пройдет удачно, то я выпрошу два дня отпуска, чтобы отлежаться.

Можешь забыть меня, но это не значит, что меня не существует

Чак Паланик «Удушье»

Джейсон

Я узнал о смерти отца спустя день после его похорон. Марк организовал мои поиски, и не успел к сроку, точнее, не успел я – на похороны. Сказать, что я почувствовал сожаление или боль, сложно. Скорее, это ощущение можно назвать горечью. Я приехал проститься с ним в дань уважению. Проститься и простить. Я знаю, что все три года он не переставал меня искать. Пол был стар и боялся уйти без объяснений и исповеди. Но мне были не нужны его оправдания, его искаженная правда, которая больше не имела значения. Ничего не имело значения. Я сбежал на край света не от стыда, и не зализывать свои раны, как решили многие. Наверное, Пол умер несчастным человеком. В тех редких письмах, которые доходили до меня от Марка, я читал, что он сильно сдал и почти развалил бизнес. Материальное потеряло для меня всякий смысл, но отец всегда ставил бизнес и свое положение выше, чем то, что действительно имеет значение. Мой отец был непросвещенным человеком, и его жизнь не несла никакого смысла. Мне искренне жаль, что такой ум пропал зря. Несомненно, я буду молиться о его душе. Как и душе Вивьен, моей бабушки, о смерти которой я узнал в тот же момент, когда получил известия об отце. Двойная потеря, но Виви умерла раньше на два месяца. Она не пережила сына. Наверное, в каком-то смысле ей повезло. Помню, что в детстве я любил ее, но она никогда не была среднестатистической бабушкой, которая берет внуков себе на выходные и угощает конфетами. Она всегда была леди, великосветской дамой, которая до последнего одевалась в Прадо и не выходила из дома без макияжа. Невероятная женщина, которая за пятьдесят лет после смерти мужа не взглянула ни на одного мужчину, при этом оставаясь ослепительно красивой до глубоких седин. Мой дед умер в сорок лет от сердечного приступа, прямо в своем кресле в офисе банка, разрабатывая очередной гениальный план обогащения. Виви было тридцать пять. На два года старше, чем я сейчас. И она никогда не выглядела слабой, грустной, одинокой. Ее спина была прямой, а взгляд гордым и надменным. Она запросто могла бы сыграть английскую королеву, и переиграть ее. Теперь, когда ее нет, я чувствую печаль и скорбь, и душевный трепет. Думаю, что ее жизнь не была легкой, и за маской ухоженной сильной женщины мы никогда не видели настоящую Вивьен. Ей больше не нужно играть роль…

Иногда я завидую мертвым. Их жизнь становится легендой, и плохие моменты старательно забываются, стираются из памяти скорбящих. Со мной подобного не произойдет. Я не оставлю о себе хороших воспоминаний.

Из всех людей, которые когда-то знали Джейсона Доминника, я сообщил координаты только Марку, взяв с него слово не раскрывать мое местоположение никому. Когда отец умер, Марк сразу стал искать меня по указанному адресу, но я оставил его, как пункт связи, для доставки корреспонденции или важных сообщений. Территориально я находился в другом месте, и письма из прошлой жизни мне передавали раз в неделю вместе с провизией. И, к сожалению, из-за отсутствия своевременной связи с внешним миром, я не успел на похороны вовремя.

Получив известие о смерти Пола, я на несколько минут поддался слабости, и всерьез подумывал не ехать в Нью-Йорк, чтобы проститься с отцом на его могиле. Но потом понял, что обязан сделать это. И дело не в долге или уважении. Мне больше не нужно бояться увидеть в его глазах отражение раскаянья и жалости. Последний человек на земле, который знал правду, ушел и унес мерзкую тайну с собой в могилу. Остался только я и моя совесть. И память, которую я так стремился вернуть, чтобы получить необходимые мне ответы. Я научился жить со своим новым «я» в согласии и мире, но это не было простым и легким процессом. Я прошел свое чистилище, прежде чем снова почувствовал, что могу стоять на земле и смотреть людям в глаза, не испытывая ужаса и стыда. А теперь мне предстоит столкнуться с похороненной частью моего «Я». Братья, знакомые, родственники и бывшие друзья будут смотреть на меня, гадая, остался ли я тем же безумным сумасбродным парнем, которым был раньше. Я, как наяву, слышу вопросы приятелей по футбольному клубу: не планирую ли я снова вернуться в строй, попытаться оспорить решение о дисквалификации. Многие будут разочарованы, увидев, как сильно я изменился. Но я не задержусь надолго. В каменных джунглях мегаполиса мне больше нечего делать.

Спускаясь по трапу самолета, я отключаюсь от реальности, закрывая глаза, слушаю песню ветра и крик орла в небе. Но даже мысленно я не могу вернуться туда, где моя душа пребывала в покое и равновесии. Шум двигателей, голоса людей, тяжелый воздух, который, проникая в легкие, вызывает приступ кашля. Все это не дает сконцентрироваться, вырывая меня из привычного состояния. Как много шума. Это оглушает.

Чувствую себя Маугли, впервые вышедшим из леса.

Поднимая руку, прижимаю рукав к лицу, чтобы облегчить себе вдыхание воздуха со значительной примесью диоксида серы и сажи. Я фактически ощущаю, как эта мерзость черной паутиной покрывает мои легкие.

Я иду к выходу из аэропорта, растеряно глядя по сторонам. Огромное количество народу проходит мимо меня, и… это странно. Я много раз был здесь. Десятки, сотни перелетов.

Я вернулся домой. Или Нью-Йорк больше не может именоваться моим домом?

Я застываю, когда вижу Марка. Он пробегает взглядом по мне, но снова ищет в толпе… не узнав. Я невольно улыбаюсь. Собираю волосы на затылке, поднимаю руку и машу ему, продолжая идти навстречу. Марк снова бросает на меня раздраженный взгляд, не понимая, зачем ему делает знаки этот навязчивый, странный, волосатый и бородатый тип, в свободных хлопчатобумажных серых брюках, такой же рубашке белого цвета и потертых коричневых сандалиях на босую ногу. Наверное, я кажусь ему чудаком. Я вижу, как раздражение в глазах Марка постепенно сменяется узнаванием, потом потрясением и даже шоком. Он скользит по мне недоверчивым взглядом, пока между нами не остается пара метров.