Офсайд 2 - Алекс Джиллиан

Закончив с мытьем и бритьем, я чувствую себя в приподнятом настроении. Блага цивилизации, все-таки, значительно облегчают нашу жизнь. Как быстро я вспоминаю все, от чего успел отвыкнуть. Руки помнят… У рук, вообще, долгая память.

Когда выхожу из ванной, то на кровати вижу ворох одежды. Вешалки с костюмами, запечатанные рубашки, свитера, галстуки, джинсы, футболки, коробки с туфлями, кроссовками, кеды. Я чувствую, как губы искривляются в усмешке. Марк рассчитывает, что я задержусь тут до старости? Из всей кучи выбираю белую футболку, темно-синие джинсы и черно-белые кеды к ним. Небрежно забираю влажные волосы в хвост на затылке, уже предчувствуя вопросы относительно прически. В нашей семье никто не носил длинные волосы. Наверное, и правильно делали. Я буду первым.

Улыбаясь своим мыслям, спускаюсь в гостиную, где Марк уже накрыл импровизированный столик. Я чувствую резкие запахи фастфуда и алкоголя. Я стол лет не ел пиццы. Не уверен, что мой желудок сможет принять ее без последующих проблем для пищеварения. На самом деле я бы не отказался от отварной курицы и риса.

– Я знал, что ты не сможешь лечь спать. И ты, парень, теперь немного похож на моего брата. Только подстричь бы тебя и откормить, – заметив меня, расплывается в улыбке Марк. – Давай, налетай. И рассказывай.

Я послушно сажусь за стол. Наливаю воды стакан. Растерянным взглядом блуждаю по тарелкам с бургерами, чипсами, острыми крылышками, нагетсами и прочим несъедобными продуктами, пока не натыкаюсь на пластиковый контейнер с греческим салатом. Хотя бы что-то.

– Ты где это так затариться успел? – с сарказмом спрашиваю я, пододвигая к себе салат. Марк не замечает иронии в моем вопросе и широко улыбается, довольный собой.

– Заказал еду на дом в кафешке, где обычно ужинаю. Мы с моим другом не готовим. Времени нет, – передергивает плечами Марк. Брат наливает себе виски в стакан и мне заодно. – Ты, помнится, водку предпочитал, но у меня нет. Вискарика чуток?

– Ты уже налил, – резонно замечаю я.

– Выпьем за встречу? – Марк поднимает стакан. – Здесь все так… Черт, я без тебя адски скучал.

– Я тоже думал о тебе, Марк, – сдержанно отвечаю я. Брат выпил почти все, что налил себе, а я просто поставил.

– Расскажи мне, где ты был. Как там в Китае?

– Нечего рассказывать, – сухо отзываюсь я, ковыряясь вилкой в салате и выискивая привычные ингредиенты. – Моя жизнь не покажется тебе интересной или занятной, поверь на слово.

– Так ты не занимался бизнесом? – Марк продолжает допрос, совершенно не замечая, что я не горю желанием развивать тему последних трех лет. Его любопытство оправдано, но я не чувствую себя способным на откровенный разговор.

– Нет. И я не играл в казино. Не вступил в ряды террористов, не принимаю наркотики. И я не лежал в психушке. Говорю, потому что знаю, что версии подобного рода выдвигались, – предвидя следующий вопрос, отвечаю я. Марк снова плеснул себе виски.

– И ты не пьешь, – нахмурившись, отметил Марк, заметив, что в моем стакане не убыло. – Ты вступил в секту?

– А, похоже? – ухмыляюсь я.

– Ну, фанатичного блеска в глазах не вижу. Скорее, выглядишь отрешенным и умиротворенным. Когда я видел тебя в последний раз, ты не разговаривал ни с кем, не смотрел на нас, и в твоих глазах была такая ярость, что мы и пытаться не стали навязывать свое общество. Даже отец боялся подступиться к тебе.

– Это в прошлом. Я больше не испытываю гнев без весомых причин, – сообщаю я лаконично, заработав еще один любопытный взгляд.

– Говоришь как-то странно, – Марк улыбается. – Секта – тоже «нет»?

– Нет. Я вел скучный образ жизни, закрытый. Думал, гулял. Медитировал. Молился.

– Молился? – давясь от смеха, переспрашивает Марк, держась за живот. Я бы на его месте реагировал так же. – Кому? Бахусу? Ты там не на анашу подсел, случаем?

– Марк, я сказал, как есть, а ты можешь строить свои гипотезы. Понимаю, что сложно поверить в то, что ты видишь меня таким, но у меня были причины изменить свой образ жизни. В принципе, я даже ничего не менял. Я стал другим в одночасье. Словно вспомнил, что я проживаю чужую жизнь, и стал собой. Другим я был до того, как уехал, Марк. Меня настоящего ты не помнишь. Маленьким был.

Марк резко прекращает смеяться. Его взгляд замирает на мне, озаренный смутным осознанием, недоверчивым подозрением. Я вдруг понимаю, что могу сказать ему. Только ему из всего прежнего окружения. Как он мне когда-то… Я был первым, кто узнал, что Марк – гей. Именно я рассказал отцу, и принял сторону брата в этом вопросе, полностью поддержав его. Но, конечно, никто никогда не узнает обо мне всей правды.

– Память вернулась? – решается предположить Марк, и я коротко киваю. Брат нервно проводит ладонью по лицу. – И что? Что ты вспомнил?

– Маму. Вас с Брайаном. Отца. Такими, какими никогда не знал. Я вспомнил себя, Марк. И мне понадобилось три года, чтобы примириться с тем, кто я есть на самом деле. Понять себя. – Я наклоняюсь вперед, не отпуская завороженный взгляд брата. – Сделать выбор и определить путь, которым мне суждено двигаться вперед.

– Почему ты нам не сказал? Отец знал?

Я отрицательно качаю головой.

– Мне нужно было справиться с этим в одиночку.

– Когда ты вспомнил? – Марк вопросительно смотрит на меня, а я чувствую знакомое напряжение, холодок между лопаток, когда мысленно возвращаюсь в тот момент, когда моя жизнь раскололась на до и после.

– Я не хочу об этом говорить, – резко выпрямляюсь и отвожу в сторону взгляд.

– Господи, так у тебя из-за этого крышу сорвало. И вся эта история с похищением Лекси и тем, что ты наворотил… – Марка понесло, он начинает строить догадки одну за другой, неверные, нелепые, но они царапают мое сердце, задевают за живое.

– Марк, давай оставим неприятную для многих историю в прошлом, – произношу я, отчаянно игнорируя картинки прошлого, мелькающие перед глазами. Я знал, что не смогу контролировать все, когда окажусь на этой земле. Мои виски начинают пульсировать, и я прикрываю глаза, чтобы снять напряжение, глубоко дышу. Кадры, один за другим, черно-белые образы… Зеркала, и мои руки, развешивающие фотографии. Ярость, гнев, ненависть, желание унизить, растерзать. Удар молотком по железному крюку, вбивающий его в стену, треск и осыпающиеся осколки. Моток веревки, который разматывают все те же руки, отмеряют, режут, привязывают к крюку, который теперь торчит из стены. Удовлетворенных вздох, и я иду прочь из комнаты, слышу эхо своих шагов и тяжелое дыхание. Она лежит на полу в гостиной, без сознания и без одежды. На шее уже проявляются фиолетовые синяки. Гнев, отвращение, презрение. Ядовитый коктейль вместе с бешеным адреналином отравляет кровь. Приседаю над ней и смотрю в бледное, бесчувственное лицо. Хочу ударить, но вместо этого наклоняюсь и целую холодный лоб. Я шепчу, что люблю ее, и она сама виновата. А потом связываю тонкие кисти рук веревкой. Туго. Ей будет больно, когда она попытается освободиться. Тащу ее за концы веревки, словно тряпичную куклу, раздирая кожу… Последний кадр выхватывает из пятна света мои ладони, завязывающие веревку вокруг тонкой посиневшей девичьей шеи. Делаю несколько узлов, и мир начинает темнеть, словно кто-то убавляет свет, пока каждую секунду, бледнея, он не гаснет окончательно, и я не оказываюсь в том своем кошмарном сне… Тьма и приближающиеся шаги. Я прижимаюсь к стене, руки скованы, и я не могу пошевелиться, и не могу убежать, потому что привязан к стене, словно дворняга. Вспыхивает яркий свет, зажмуриваю глаза, дрожу от страха, когда слышу скрежет ключа в железной двери. Шаги все ближе, и я трясусь от холода, потому что на мне нет одежды, а в открывшийся проем дует ветер.