Кто развязал Первую мировую. Тайна сараевского убийства - Владислав Гончаров

Легко понять, почему Сегени утверждал, что Бетман «вполне согласен», что Австрия не должна информировать заблаговременно Италию о действиях против Сербии. Как большинство австрийских государственных деятелей, он желал войны с Сербией и этим своим сообщением склонил Берхтольда не информировать предварительно Италию, опасаясь, что Италия разболтает в Белграде или как минимум потребует территориальных компенсаций, которые Австрия не намерена была давать.

Но эта политика, предполагавшая обмануть Италию или временно не осведомлять ее, столь решительно противоречила той позиции, которую занимала Германия непосредственно перед 5 июля и после него, что приходится сомневаться в правильности утверждения австрийского посла. Ведь все усилия Германии за последние годы были направлены на то, чтобы не дать Италии нарушить верность союзу и одновременно удержать Австрию от таких действий на Балканах, которые без нужды могли бы задеть Италию и побудить ее совершенно отказаться от своих договорных обязательств по отношению к Тройственному союзу.

3 июля Чиршки заявил Берхтольду о том, что позиция Германии не изменилась, и напомнил ему об «Италии, с которой ввиду того, что она наша союзница, надо посоветоваться, прежде чем предпринимать какие-нибудь военные действия».

Берхтольд отвечал: «Если мы поставим этот вопрос перед римским кабинетом, там, по-видимому, потребуют в виде компенсации Валону, а на это мы не можем пойти».

Точно так же несколько позднее, 15 июля, Ягов повторил заявление Чиршки, что Австрия должна предварительно уведомить Италию:

Поэтому утверждение Сегени, что Бетман согласился на то, чтобы Италию не ставили наперед в известность о возможном выступлении против Сербии, решительным образом противоречит всему характеру германской политики. Если это так и если Сегени приписывал Бетману уступку, сделанную только Циммерманом, то это свидетельствовало бы о том, что Сегени в своих донесениях не всегда был точен и воспользовался своим влиянием, чтобы поощрить Австрию в ее безрассудной политике.

Если сопоставить оба сообщения относительно позиции Германии, то есть сообщения Бетман-Гольвега и Сегени, то мы увидим, что они несколько отличаются друг от друга как по содержанию, так и по характеру изложения. Бетман уделяет четыре пятых своего внимания тому новому, что вносит в германскую политику австрийский проект, – привлечению Болгарии в Тройственный союз. Он лишь вкратце в конце своей телеграммы затрагивает вопрос об австро-сербских отношениях, и только для того, чтобы повторить тот принцип, который он вместе с Кидерленом установил во время одного из кризисов, сопровождавших Балканские войны: Германия будет и впредь действовать как лояльный союзник, но должна предоставить Австрии решать, чего требуют ее жизненные интересы.

С другой стороны, Сегени чрезвычайно заинтересован проектом Берхтольда о военном выступлении против Сербии, с которым его познакомил граф Гойос. По его телеграммам выходит, что кайзер и Бетман считали, что «немедленное выступление Австрии против Сербия является наиболее радикальным и самым лучшим решением и что сейчас момент более благоприятный, чем потом»; и он сообщает, что Бетман «вполне согласен», что Италии и Румынии не следует ничего сообщать заранее.

Чем объясняется это расхождение в сообщениях Бетмана и Сегени? По всей вероятности, как полагает Гойос, отчасти тем, что Сегени был уже дряхл и не всегда правильно понимал и передавал то, что ему говорили. Из-за этого во время Балканской войны несколько раз возникали дипломатические трения между Берлином и Веной. Сегени пользовался личными симпатиями Вильгельма, но вместе с тем вращался в берлинских милитаристских кругах, идеи которых не всегда совпадали с более умной и осторожной политикой Бетмана.

Ввиду преклонного возраста Сегени, а может быть, и ввиду его воинственных стремлений и мадьярских симпатий Франц-Фердинанд за несколько недель до сараевской трагедии поднял вопрос о замене его более спокойным представителем. Его преемник был уже намечен в лице князя Готфрида Гогенлоэ, и Берлин дал 12 июня свое согласие на назначение последнего. Но, к несчастью, внезапно разразившийся июльский кризис помешал смене послов до 19 августа 1914 года. В потсдамских беседах Сегени, по-видимому, слишком переоценил одобрение Берлином неопределенно формулированной второй части записки Берхтольда.

Вероятно, расхождение отчасти отражает также некоторое различие в позициях Бетмана, кайзера и Циммермана. Бетман, по натуре настроенный более оптимистически и идеалистически, стремившийся улучшить отношения с Англией и Тройственным согласием и ободряемый договорами о Багдадской железной дороге и португальских колониях (договоры эти уже были готовы для подписи), надеялся, что австро-сербский кризис может быть удовлетворительно разрешен при помощи мирного дипломатического плана – привлечения Болгарии на сторону Тройственного союза. Смерть эрцгерцога произвела на него менее сильное впечатление. Незадолго перед этим он был встревожен невоздержанностью, с которой Берхтольд создал конфликт с Италией из-за Черногории, поставив тем самым под угрозу все более шатавшийся Тройственный союз. «Вена начинает чересчур решительно (etwas stark) эмансипироваться от нас, и, по моему мнению, нужно ее обуздать, пока не поздно», – писал он за несколько недель до этого и послал тогда строгое предостережение Берхтольду. Поэтому теперь, после сараевского убийства, он не желал поощрять Берхтольда на безрассудные приключения. Хотя он и вынужден был согласиться с императором, что Германия должна обещать Австрии свою поддержку, но из текста телеграммы, составленной Циммерманом, он вычеркнул слова «при всех обстоятельствах».

Кайзер был хитрее, чем Бетман, и лучше знаком с балканским вопросом, к тому же он был связан узами личной дружбы с Францем-Фердинандом и Францем-Иосифом, но он хуже владел собой и меньше считался с политическими последствиями своих действий. Поэтому он выразил свои чувства пометкой на полях «теперь или никогда», которую мы уже привели выше. Он готов был поддержать австрийский план привлечения Болгарии, хотя это и не согласовалось с его прежней политикой и его личным недоверием к королю Фердинанду. На него большое впечатление произвели последняя часть меморандума Берхтольда и письмо Франца-Иосифа, где они настаивали на необходимости каких-нибудь энергичных действий, способных положить конец великосербской опасности. Ввиду нерешительности и колебаний, проявленных Австрией в прошлом, он советовал ей действовать быстро, пока симпатии Европы еще на ее стороне. Но, как видно из письма Фалькенгайна к Мольтке, существовало сомнение, действительно ли Берхтольд предпримет немедленные и решительные шаги.