Коньки и Камни - Хизер К. Майерс

добра, почему проявляла заботу обо мне. Это смущало, и я ненавидел это. Я вышел из здания так быстро, как только мог, почти бегом вернулся в общежитие, пытаясь скрыться от смятения, которое вызвала во мне ее доброта.

Пока я шел, в голове прокручивалась сцена нападения на Минку, всплеск сырой, неконтролируемой ярости, охвативший меня. Мысль о том, что кто-то посмел поднять на нее руку, была невыносима. Дело было не только в том, что я герой; это было нечто более первобытное, яростная защита, которую я не мог рационально объяснить. Даже если бы это означало сломать все кости в моей руке, я бы сделал это снова. Никому не разрешалось трогать Минку Мазерс.

Но это осознание приносило свои разочарования. Ее жалость, ее сочувствие — я ненавидел это. Она заставляла меня чувствовать себя незащищенным, уязвимым. Мне хотелось спровоцировать ее, оттолкнуть, заставить возненавидеть меня. Потому что на самом деле мне было все труднее и труднее держаться от нее подальше. Не как от Незнакомки, а как от Леви Кеннеди.

Я терял то, чем гордился: контроль. Я всегда был главным, диктовал правила игры, но теперь роли поменялись. Минка неосознанно контролировала меня — мои действия, мои мысли, мои эмоции. И это было опасно.

Я добралась до своего общежития, в голове был хаотичный вихрь. Все было не так, как должно было быть. Я должна была быть единственной, кто принимает решения. Но Минка с ее неожиданной добротой, силой и уязвимостью меняла правила. И я не мог этого допустить.

Я сидел в темноте своей комнаты, борясь с противоречивыми эмоциями. Я не мог позволить себе втянуться, попасть под ее влияние. Мне нужно было одержать верх, восстановить возведенные барьеры.

Но даже говоря себе это, я понимал, что это ложь. Минка Мазерс вцепилась мне в кожу, и как бы я ни хотел отрицать это, я не мог игнорировать правду. Она влияла на меня, меняла меня, и я был бессилен остановить это.

На следующее утро я вышел на лед рано, каток был пуст и тих. Я схватил горсть шайб и одну за другой запустил их в сетку. Каждый бросок вызывал у меня толчок боли в руке, и эта боль была приятной.

Когда я продолжал бросать, потеряв ритм и боль, на лед вышел тренер Морган. Я чувствовал на себе его взгляд, наблюдая за мной, но не позволял его грозному присутствию беспокоить меня.

Мой следующий бросок пришелся высоко, прямо в сетку.

"Ну, ла ди, блядь, да, Кеннеди", — сказал Морган, его рокочущий голос заполнил каток. Он остановился передо мной, осыпая мои голени льдом. "Я когда-нибудь рассказывал тебе о своем сыне? Нет? Отлично. Мой сын, Ник, уже второй год играет в НХЛ. Не был, блядь, уверен, что его вообще возьмут в команду — парень чертовски эмоционален. Эта черта характера досталась ему от матери. Парень делает что-то только тогда, когда ему это, блядь, хочется, что сводит меня с ума, потому что я полная противоположность. Но я признаю, что я упрямый ублюдок. Я дал ему все шансы, не позволил проебать те возможности, которые он получил благодаря врожденным способностям. Теперь мне остается только надеяться, что он сделает правильный, блядь, выбор, потому что я не смогу быть рядом и разгребать его проблемы".

Я не смотрел на него, просто продолжал забрасывать шайбы. "Мне плевать на твоего сына", — сказал я ровным голосом.

Морган сделал паузу, прежде чем ответить. "Ты отвлекаешься, Кеннеди", — сказал он. "Я вижу, что ты здесь, усердно работаешь, совершенствуешь свой бросок. Но я знаю, что это не потому, что ты пытаешься стать лучше. Это потому, что ты чертовски отвлекаешься, а это, — он жестом указал на лед, — твое безопасное пространство".

Безопасное пространство?

Я закатила глаза.

"Пожалуйста", — ответил я.

"Может, ты заткнешься на одну чертову секунду?" — спросил он. "То, что твой отец умер, не дает тебе права быть пиздоболом".

Я перестал стрелять и наконец повернулся, чтобы посмотреть на него.

"А, задел нерв?" — спросил он. "Член".

"Я в порядке", — сказал я, хотя слова показались пустыми даже мне.

Морган вздохнул. "Быть в порядке недостаточно, если ты не хочешь попасть на вершину", — сказал он. "У тебя талант, Кеннеди, но талант — это еще не все. Ты должна быть сосредоточена, а сейчас ты не сосредоточена".

Я отвернулся. Мне было неприятно, что он меня видит.

"Знаешь, почему тебя выбрали вместо Картера?" — спросил он. "Вы оба умелые. Вы оба трудяги — то, чему, очевидно, ни хрена нельзя научить, иначе я бы сделал из своего сына такого же. Но вы делаете то, что нужно, чтобы победить. Вы рискуете. Ты ставишь себя на кон. Картер, конечно, делает умную игру. Но обычно это безопасно. Его научили защищаться — руками, лицом, чем угодно. А вы? Ты сделаешь все, что нужно, чтобы попасть туда, куда хочешь, черт возьми".

Он опустил взгляд на мои руки, спрятанные под толстыми хоккейными перчатками.

"Выясни, что тебя отвлекает", — продолжил Морган, его тон стал мягче. "Разберись с этим. Не позволяй этому поглотить тебя. У тебя впереди будущее, не отбрасывай его на хрен ради киски, или члена, или еще чего-нибудь, что тебе нравится".

Тренировка началась через час с привычной интенсивностью, тренер Морган подгонял нас. Мы начали с упражнений на коньках; лед гудел от звука острых лезвий, рассекающих его. Каток был наполнен резким холодным воздухом и запахом свежего льда — привычная обстановка, которая всегда приносила чувство ясности и сосредоточенности. Мы выполняли различные упражнения: пас, бросок, защитные маневры. В тренировках чувствовался ритм, поток, почти медитативный. Я потерялся в движениях, каждый пас и выстрел освобождал меня от напряжения, которое копилось внутри.

"Итак, Лиам, твой брат приедет в Крествуд в среду, а?" спросил Дэмиен. "Он все еще первый центр, даже несмотря на все эти вечеринки?"

Лиам бесстрастно пожал плечами, даже в своей вратарской экипировке. "Да, он будет там".

Дэмиен наклонился, понизив голос, но я все равно его услышала. "Думаешь, Сойер попытается вернуться к принцессе Мазерс?" — спросил он.

Лиам не выдал ничего особенного, лишь неопределенно хмыкнул, но одно лишь упоминание Сойера Вулфа