Земляничный вор - Джоанн Харрис

В подобном изложении все это, конечно, выглядит довольно нелепо и неуклюже. И все же мы с ней оказались очень похожи – просто зеркальные отражения друг друга. И таланты у нас весьма схожи. Мы обе вечно вьем кольца перемен. Обе способны извлечь из души человека то, что ему необходимо в себе увидеть – мужество, силу, умение прощать. И, разумеется, никакая не случайность, что мы обе чем-то торгуем. Такие, как мы, торговали своими изделиями и своим мастерством еще до того, как римляне вторглись во Францию; до того, как возникли Монсегюр и Ла-Рош-о-Фе[25]. Мы торговали и с повозок, и вразнос. Или обменивали свой товар на что угодно. Тогда это был, конечно, не шоколад, тогда и шоколада-то никакого не было.

И что теперь? Я всегда уверяла себя: шоколад лучше всего, он и действует гораздо нежнее. Этакая почти безвредная форма магии, похожая на одомашненное животное. Вот только совершенно ручными животные никогда не становятся. Кошка ночью совсем другая, чем кошка днем. А если кошка ночью пересекла твою тропу, то это знак, исполненный весьма мрачного смысла.

Когда я нарисовала тот круг из песка, Розетт было едва ли дня три от роду. Тихий ребенок, моя маленькая Розетт. И такой она была по крайней мере до тех пор, пока не переменился ветер. Но тот ветер следовал за нами по пятам, он непрерывно дул в течение многих месяцев, и в воздухе частенько порхали снежинки, и я была совершенно измучена, и Анук все время спрашивала, почему мы покинули Ланскне. И когда я увидела ту кошку, это показалось мне неким знаком; и я вместо того, чтобы спеть ей песенку моей матери – ту песенку, которая делает кошек ручными и начинается словами: Où va-t-i, Mistigri?[26] – позволила ей пересечь тропу, проложенную мною в снегу, а ее голос использовала в своих целях…

Врачи сказали, что это cri-du-chat[27], генетическое заболевание, означавшее, что моя дочь навсегда останется не такой, как другие дети. Ее плач, точнее кошачье мяуканье; ее маленькая, деликатной формы головка; трудности с ее поведением и обучением, которые могли с возрастом еще усугубиться, – все это признаки того, что ребенок страдает cri-du-chat. Кое-кто искренне восхищался моим мужеством, однако эти люди понятия не имели, какое облегчение я испытала, узнав диагноз дочери. Мою девочку никогда у меня не отнимут! Хуракан пронесся мимо нас!

Но за все нужно платить. Наш мир пребывает в хрупком равновесии. Если один ребенок остается с тобой, то второй тебя покидает. Появляется некая женщина; мужчина говорит: «Прощай». А теперь еще и эта безмолвная, но исполненная смысла конфронтация: chocolaterie и тату-салон смотрят друг на друга, находясь на одной площади, и оба посылают соблазнительные призывы:

Попробуй. Испытай меня на вкус. Проверь.

У каждой из нас своя манера речи, и все же мы обе говорим на одном языке; как на одном языке говорят колокола на нашей церкви и муэдзин в мечети Маро; и каждый призывает своих верующих: Найди меня, повернись ко мне лицом, почувствуй меня.

Эта порция шоколада, конечно, загублена. Отвратительный запах подгоревших какао-бобов похож на застарелую вонь дома, опустошенного пожаром и загаженного бродячими кошками. А случалось ли хоть раз, чтобы искусство Морганы обратилось против нее самой? Ошибалась ли она когда-нибудь, создавая свои тату? Сейчас в ее салоне вроде бы обманчивое спокойствие; ярко-розовым светится новая вывеска. Но кто знает, что творится там, за витриной? Возможно, и она наблюдает за мной, выжидая, каков будет мой следующий шаг? Она же понимает, что нажила себе врага. До того как ее посетил Ру, мне еще хотелось списать свою тревогу на счет собственных вечных преувеличений. Все это – и магическое свечение у ее дверей, и шепотом произнесенные угрозы, содержавшие вызов и долетевшие до меня с той стороны площади, – еще могло оказаться вполне невинным. И я, несмотря на дурные предчувствия, смогла бы, наверное, как-то с ней смириться. А может, со временем мы могли бы даже друзьями стать. Но теперь, после этого, повернуть назад уже невозможно. Этот городок не способен вместить нас обеих.

Когда-то, еще до появления в моей жизни Зози, я, пожалуй, подобной опасности вполне могла и не заметить. Я тогда была куда более доверчивой. И почти позволила Зози завладеть мною. Теперь опыта у меня куда больше. Теперь я должна сразу же, не колеблясь, повернуться к любой угрозе лицом. Впрочем, сейчас я слишком много времени потратила даром. Моргана уже успела занять господствующую высоту. Интересно, как скоро Розетт услышит из-за пурпурной двери призыв Дудочника-Крысолова? Как скоро она за этим Крысоловом последует?

Но прежде следует решить первоочередные задачи. Я должна перетянуть здешнее общество на свою сторону. А значит, должна отыскать вход в этот ее мир обмана. И если я буду продолжать прятаться у себя в chocolaterie, то ничего так с места и не сдвинется. Придется все-таки использовать кое-какие свои умения – те самые, которым научила меня мать и которые я так долго пыталась игнорировать. Я должна сразиться с Морганой Дюбуа, используя ее же оружие. А возможно, и кое-что из того, что является только моими, уникальными, средствами, обретенными в течение долгой жизни, проведенной в скитаниях. Может, у Морганы-Крысолова и есть волшебная дудочка, но и у меня имеется своя волшебная песня; ее уже несколько тысячелетий поют на берегах всех океанов и на всех континентах.

Я убрала с плиты сковороду с испорченным шоколадом. Пожалуй, шоколад пригорел не слишком сильно; если хорошенько отмочить сковороду, все еще можно привести в порядок. А потом…

Берегись, Моргана. Ты думала, я не опасна? Тот шоколад показался тебе слишком сладким и мягким, чтобы соперничать с твоими иглами и чернилами? Однако шоколад – искусство древнее. Принесенное сюда из далеких краев. Его нежность и сладость обманчивы – внутри-то он горек. Просто он выжидает.

Четверг, 23 марта

Отец мой, у меня появился новый союзник. Я был прав: Мишель Монтур действительно выкрала зеленую папку у меня из дома, а потом бессовестно лгала и разговаривала со мной сквозь зубы, когда тем вечером я попытался припереть ее к стенке.

Но это еще не конец сказки. По всей видимости, Мишель велела сыну сторожить исповедь Нарсиса, но в тот же вечер злополучная папка неким образом из его комнаты исчезла. Мишель, естественно, подозревает меня – словно я мог одновременно и разговаривать с ней на пороге ее дома, и шарить наверху в комнате Янника, куда забрался, видимо, в окно и выкрал украденную ею папку, – а потому и послала сына выведать, где папка может теперь находиться.