София - венецианская наложница - Энн Чемберлен

Нур Бану недоверчиво покачала головой. Она была женщиной, которая редко благодарила за хорошие идеи, если они не были ее собственными. Но Сафи знала, что женщина все же оценит всю мудрость этого плана, и тогда она получит то, что ей надо.

* * *

Когда они расстались у выхода из сада, старшая женщина стояла и наблюдала, как молодая девушка уходит, высокая, грациозная. Казалось, что она не идет, а танцует.

«Да, — поздравила она себя. — Я сделала правильный выбор. Очень правильный».

Но внутренний голос продолжил: «Возможно, слишком правильный?»

Сафи проснулась поздно утром. Гарем лег спать поздно, и она смогла насладиться приятным сном, но даже во сне она помнила, что наступает знаменательный день. Сегодняшний вечер ознаменует великий праздник, Ид ал-Адху.

«Для меня он будет вторым рождением», — прошептала она себе. Она пошевелилась и обнаружила, что вся покрыта лепестками роз. Она вспомнила, какой ароматно-приятной прохладой они одарили обнаженное тело, когда ее в первый раз укрыли ими. С вечера лепестки были свежими и сочными, но тепло ее тела иссушило их, и теперь при каждом движении их дурманящий аромат впитывался в ее кожу.

Она приподняла руки к глазам, чтобы прогнать остатки сна, но обнаружила свои руки завернутыми в белый и желтый шелк. Тогда Сафи вспомнила, что не должна ничего делать руками.

Предыдущий вечер предстал перед ней во всех деталях. Ее сознание проснулось, освободившись от ночных фантазий. Снова она увидела, как огромные медные лампы-фонари излучают свой золотой свет на весь гарем. Несколько женщин сидят колено к колену на диванах и коврах на полу; свет освещает каждую капельку пота в изгибах тела. Посередине Нур Бану раскладывает шелковое одеяло, полное старых высушенных листьев, которые она называет хной. Сафи слышала это название и прежде в Венеции. Обычно его употребляли в рассказах о женщинах, стареющих и начинающих седеть, которые вдруг появлялись в обществе с роскошными волосами рыжего цвета. Здесь, в Турции, она видела, как женщины помещают пальцы в сосуд с хной после ванны, чтобы укрепить ногти и окрасить кончики пальцев в цвет переспелых персиков.

Сейчас Нур Бану разбавила эти листья свежей розовой водой до образования пасты. Когда она сделала это, паста имела неприятный темно-зелено-серый цвет и запах, как из конюшен.

Но приходилось терпеть. Горшок с пастой поставили перед коленями Сафи, и она подала свою правую руку девушке. Самой тонкой палочкой девушка начала выводить на ее коже замысловатые узоры. Восторженные разговоры и комментарии, а также поддержка всех остальных девушек в комнате скрыли тот факт, что работа художницы заняла почти более часа.

Когда это закончилось, Нур Бану подержала ее руку над блюдом с раскаленными углями. Затем старшая женщина положила золотую монету в ладонь, завернула ее в шелковые бинты и наконец закутала все шелковой повязкой. Потом весь процесс повторился с левой рукой.

Конечно же, Сафи понравилось быть в центре такого внимания, но ее тело было в капкане и жаждало свободы. Ее горло пересыхало от жажды, желудок сжимался от голода, а мочевой пузырь болел от невозможности облегчиться. Голова кружилась.

Грубые шутки слышались между старшими женщинами о том, как мужчины устанавливают свое господство и женщины должны притворяться, что они подчиняются. «Неужели эта насильственная пассивность служит, чтобы научить меня этому? — думала Сафи. — Нет. Очарованность этой защитой побуждает эти разговоры, но я не поддамся. У меня есть сила пережить эту пассивность, чтобы достичь еще большей силы».

— Я не настолько умела в этом, как наша госпожа Нур Бану, — извинилась Есмихан. Ее рука была мягкой от полноты, белой, теплой и тяжело надавливала на руку Сафи: так поглощена была художница выполнением своей работы.

— Нонсенс, — Нур Бану наблюдала за работой очень внимательно. — Кроме того, девушка, которая готовится потерять девственность, по желанию Аллаха, должна считать это благодарностью, особенно в присутствии тех, кому это пока не дано.

Есмихан и Фатима, ее младшая сестра, которая сидела рядом, густо покраснели на это замечание их мачехи. Они были почти одного возраста с Сафи и обе были дочерьми Селима, принцессы королевской крови. Этот факт выдавался суффиксом «хан», который добавлялся к имени. Сафи провела много времени с ними, изучая пухлые счастливые лица и полные красные губы, которые всегда улыбались под желтым цветом. Так как они были наполовину сестрами Мурата, она могла найти в них общие черты.

— Не беспокойся, — Есмихан угадала мысли Сафи и, наклонясь над ее рукой, которую она разрисовывала, прошептала: — Я совсем непохожа на нашего брата.

Старшая женщина снова пошутила, позоря мужчину, кто не мог защитить себя и был скован своей мужской натурой.

Однако высказывания вокруг нее не могли отвлечь Сафи от размышлений. После того как обе ее руки и обе ступни были раскрашены и укрыты повязками, ей наконец-то разрешили воспользоваться уборной, что она не могла сделать без посторонней помощи, затем ей предложили поесть и попить. В это время остальные обитательницы гарема украшали себя оставшейся хной.

Немного позже начались танцы, которые продолжались, пока не погасли фонари. Сафи едва могла сдерживать себя. Удары барабанов так и подмывали отбить ногами такт, но это было запрещено, запрещено, запрещено. Ей ничего не оставалось делать: она должна была оставить танцы тем, кто был не так ограничен в движениях.

«Гарем совсем не похож на монастырь», — думала Сафи. Ей было интересно, что сказала бы ее тетушка об этих сценах на маленьком пространстве напротив нее.

Одно дело было танцевать, как ее учили, чувствуя повороты своего тела в такт ритма. Другое дело было сидеть и следить, чтобы длительная и кропотливая работа Есмихан не была повреждена. Она не могла даже хлопать танцовщицам.

Так что же, эта ночь была именно для этого? Сафи чувствовала напряжение в плечах и руках, которое проникало вглубь, в ее сердце. Самым большим облегчением для нее сейчас было бы высвободить свое тело, сняв все эти повязки с рук и ног.

Есмихан и Фатима начали танцевать, пытаясь изобразить своего брата. «Они не так уж и почтительны к нему», — подумала Сафи. Можно ли представить себе, как монахини пытались изобразить их наставника? Танец изображал молодого человека иногда полным почтения, иногда шатающимся от опиума, иногда кипящим от гнева.

«Хотят ли они прогнать мысли о Мурате из моей головы? Если я буду любить этого мужчину буду чтить его, как господина, почему они его так изображают? Может быть, это их передразнивание отвечает на тот голод, который я чувствую?»

Но затем Сафи поняла, что этим танцем они дают ей совет. Они предоставляют ей силу объективности, отказа воспринимать внешний мир мужчин слишком серьезно. Ведь ее собственный танец с Муратом может закончиться по-разному: может быть, она понравится ему, а может, его безумное увлечение одержит верх, в любом случае сестры обещали, что они поймут и поддержат ее.