Дело шести безумцев - Элла Чак

оранжереи. Иди, Дунаев.

– Принято, шеф.

– Останься, Женя. Если ты уйдешь, полицию вызову я.

– И по какому обвинению? – поинтересовался Максим.

– Был бы человек, а обвинения найдутся.

– Научилась главному у себя на практике? Превышению должностных полномочий?

– Что ты здесь прячешь, Макс?

Он вздрогнул и покосился на Женю:

– Я… ищу, а не прячу.

– Не ври! Ты не хочешь пускать меня не потому, что тебе помощь не нужна, а потому, что не хочешь, чтобы я узнала, чем ты тут занимаешься!

– Так и есть.

Мы с Женей переглянулись.

– Ищу я или прячу – это мое дело. Это моя земля. Мой дом. И мои правила.

– Повезло нам с Женей, что мы – «не твои».

Не слишком ли похоже на схему: переспать с парнем и сразу же его потерять? Костю на следующее утро, Макса через сорок восемь часов. Еще сто парней – и я продержусь до трех среднестатистических месяцев, достаточных для неудачного романа.

Со злости я дернула все крапивьи блузки и юбки, швыряя их на пол, и сразу поняла, что уже видела эту вышивку. Точь-в точь такие же символы были в дневниках Аллы.

– Те же самые, что в дневниках, – обрадовался Женя, – и они все время были тут! Под самым нашим носом!

– Принеси оборудование для фотосъемки, – попросил Максим Женю. – Надо зафиксировать.

Женя пересекся со мной взглядом, и я кивнула, а Максим добавил:

– Если Кира решит меня домогаться, я вызову полицию сам.

Когда Женя ушел, Максим поднялся с пола и сделал пару шагов в мою сторону:

– Я знаю, что ты… не моя. Я не то имел в виду.

– А что тогда? Скажи, что? Я была честной. Рассказала тебе про сестер в зеркалах и голос Аллы в голове. А ты что скрываешь?

Он боролся: морщился, мотал головой, лохматил себе волосы, вздыхал и стонал, отбрасывая затянутой паутиной стул или опрокидывая подсвечники с трюмо. Сообразив, он быстро накинул одну из юбок Аллы поверх зеркала.

– Ты не можешь сказать мне?

– Пока. Пока не могу. Я не готов… произнести все это вслух. Но я буду. Обещаю, что ты узнаешь правду.

– Надеюсь, Макс, что после этой правды я не скажу, что ты «не мой».

– Я твой, Кира. Ты знаешь. Навсегда только твой.

Он попытался вернуть мне респиратор, болтающийся на шее, но я медленно покачала головой.

– Это опасно. Быть здесь, Кира. Я не хочу, чтобы ты рисковала.

– А как же ты? Твой риск?

– Во что я вляпался, то уже впиталось.

– Я вляпалась туда же, если ты не заметил. И Женя, и все, кто был в этом доме!

– Хочу, чтобы ты жила. Без Аллы.

– Я не могу без нее. И без тебя не могу. И… немного без Кости. Не из-за парника, не из-за уравнения.

– Из-за сестер?

– Мы связаны ими. Все. Вот, что навсегда.

– Я могу связать тебя с помощью шибари, но не знаю, как и чем разрезать метафорический узел твоего прошлого, Кирыч.

Я улыбнулась, рассматривая свои запястья.

– Не бойся, Макс, узел не на шее. Он на моих запястьях. И… даже нравится мне.

– Чем?

– Тем, что это понимаю только я.

Приблизившись, я опустила руки на его плечи. Моя ладонь скользнула под его футболку, туда, где была набита татуировка паука. И в паутине его шрама забился мой журавль, когда обе татуировки соприкоснулись.

Или это билось мое сердце?

Молния моего защитного комбинезона разошлась по сторонам. Руки Максима стянули с меня толстовку и три футболки подряд, опустили спиной на раскиданную кучу юбок Аллы.

– Крапивья нить, – изогнулось мое тело под прикосновениями Макса, – открывает дар ясновидения. Предсказать, что сейчас случится?

– Нет… узнаем, когда оно случится, – накрыл он мои губы своими.

Кажется, на лестнице какое-то время шуршали сначала приближающиеся быстрые, а потом крадущиеся на цыпочках прочь шаги Жени Дунаева. Кажется, сегодня он свою работу не потеряет.

Гадалка из меня вышла не очень.

Потому что дальше не произошло ничего. Во-первых, хоть мы и были не вполне нормальными, заниматься любовью на горе одежды мертвой девушки (максимально ненормальной) – все равно сто тысяч в гугл-степени неправильно.

А во‑вторых, мне захотелось есть, и мои пальцы, превратившиеся в пять стальных лезвий – ладони-вилки, потянулись к зрачкам-глазуньям Максима.

Белый обруч и желтый круг посередине. И не просто круг, а поджаренный желточек с ароматной корочкой, который мои пальцы-вилки жаждали проткнуть.

Что я и сделала, чувствуя непреодолимый голод.

Глава 10

Токсин в головном мозге

– Вот, выпей, – протянул Максим растворимый аспирин.

Его левый глаз покраснел, капилляры лопнули, а веко припухло.

– Говорил, нельзя без респиратора ходить там.

Я лежала на софе в его квартире и рассматривала тени от плафонов люстры на потолке. Вместо света Макс зажег десяток толстых свечей, выставленных в ряд на его барной стойке.

– Это было так по-настоящему… Ты сходишь к врачу? Покажешь глаз?

– Сразу после тебя.

– Нельзя. Если отправят на психиатрическую экспертизу, что я скажу? Что вижу сестер в отражении витрин, духовок, в речке, и я уж молчу о зеркалах? Скажу, что собиралась проткнуть пальцем-вилкой яичный желток твоего глаза и слизать вытекающую влагу?

– Так и тянет отмочить пошлую шутку о протыкании, слизывании и яйцах.

– Я была на той лодке, Максим. Двадцать пять человек гостей. Один мертвый капитан, и два дня спустя глюки с вилками, – вытянула я перед собой растопыренные пальцы, проверяя, исчезли ли галлюцинации.

– Но сестер ты видишь в зеркалах не два дня, а дольше.

– Но еще ни у кого я не собиралась съесть глаза.

Максим сидел на полу. Он прислонился спиной к софе и закинул назад голову, чтобы увидеть меня.

– Вилки и сестры никак не связаны.

– У меня взяли кровь. На яды, токсины. Тебя тоже вызовут.

– Что ты ела или пила? Помнишь? На катере, что?

– Только чай. Который заварила Полина.

– Сестра Толика?

– Да. Ты его тоже хлебнул.

– Ты же не пьешь ничего откупоренного и из посторонних рук?

– И кажется, не зря.

Я легла на бок, уткнувшись носом ему в затылок.

Максим шелохнулся:

– Мы оба пили тот чай. Значит, у меня будет то же самое в крови. Когда придут результаты?

– Не знаю. Там больше тысячи наименований ядов.

– Как в детские годы на пластиковой кухне Аллы в розовых кастрюльках.

– Обещаешь, что скажешь мне правду, когда будешь готов? Что ты прячешь и что ищешь?

Или от моего горячего дыхания, или от вопроса по его шее рванул табун мурашек, и даже голос дрогнул вызванной ими рябью:

– Ответ, Кира.