Условно-досрочное убийство - Алексей Макеев

Во время разговора с Федотовым позвонил генерал Орлов. Он сообщил, что группа, отправленная в колонию Двубратского, сработала чисто. Жмыхов арестован прямо на рабочем месте. Вину свою он не признал, заявив, что будет добиваться правосудия. Его отправили в Краснодар. Там к нему тут же примчался адвокат. Видимо, после визита Гурова начальник колонии решил подстраховаться. Вызвал давнего друга, заручился его поддержкой, и тот расстарался, прискакал даже раньше, чем Жмыхова доставили к следователю. Гуров был раздосадован, но генерал его утешил, сообщив, что капитану Жаворонкову удалось получить списки всех, кто был освобожден досрочно. Идет проверка. Орлов выделил целый отдел, чтобы те смогли связаться с каждым из освобожденных. Скорее всего криминалистам удастся идентифицировать трупы. Это будет дополнительным подтверждением причастности Жмыхова к афере Щурова. Да и без этого Жмыхов увяз основательно. Проверка телефонных звонков показала, что Жмыхов регулярно связывался со Щуровым, причем последний звонок был сразу после отъезда Гурова. Видимо, не утерпел он, поспешил предупредить подельника о том, что некий полковник им сильно заинтересовался.

На самого Щурова Жаворонков тоже немало накопал. В век компьютерных технологий восстановить события многолетней давности уже не является чем-то из разряда вон выходящим. Махинации с поддельными айфонами налицо. Жаворонков нашел подтверждение тому, какие закупки и в каких масштабах производились Щуровым. Не помогли и зашифрованные соединения через прокси-сервера. Сопоставить эти покупки с продажами будет несложно. По крайней мере, так сказал Жаворонков, и у Гурова не было оснований не верить ему.

Перебирая в уме события прошедшего дня, Лев дошел до двери с табличкой «Реанимационное отделение». Там его встретил главврач и отвел к палате Тараскина.

— Только недолго, — предупредил он. — Алексей еще очень слаб. И постарайтесь скрыть от него самые неприятные моменты.

Главврач был в курсе того, в каком состоянии находились товарищи Алексея. Гуров кивнул, открыл дверь и вошел в палату. Алексей лежал на высокой постели. Накрытый белой простыней, обмотанный всевозможными проводами и трубками, соединенными с аппаратом, поддерживающим жизнедеятельность в его истерзанном теле, он мало отличался от тех, кого Гуров привык видеть в морге. Жалость затопила сердце полковника. Собрав эмоции в кулак, Лев широко улыбнулся и бодро произнес:

— Здравствуй, Алексей! Вижу, держишься молодцом?

Тараскин открыл глаза. Улыбнуться в ответ он не смог, мешали повязки, но глаза его осветились внутренним светом. Было ясно, что он рад видеть полковника.

— Как? — спрашивал взгляд Алексея.

— Все уже закончилось, — отвечая на его беззвучный вопрос, проговорил Гуров. — Вашего мучителя Тараса арестовали. Его хозяина, Щурова, тоже. Сейчас они оба в камере. Ждут начала следственных мероприятий. Кстати, начальник колонии, в которой вы все отбывали наказание, тоже оказался замешан в этом деле. Его, как и остальных, арестовали. Он в краснодарской полиции, пытается доказать свою невиновность.

Глаза Алексея потемнели. Гуров истолковал это по-своему и поспешил его успокоить:

— Не волнуйся, от наказания ни одному из них не уйти. Слишком много наследили, чтобы выйти сухими из воды.

— Живы?

На этот раз Гуров не мог сделать вид, что не понимает немого вопроса Тараскина. Он волновался вовсе не о том, удалось ли схватить преступников. Он беспокоился о товарищах. Ведь он оставил их там, в лапах душегуба Бультерьера. О чем еще он мог думать, оказавшись на свободе?

— Живы, — тихо ответил Лев. — Их вертолетом отправили в Краснодар.

Глаза Алексея снова ожили, требуя объяснений. Гуров вспомнил слова главврача о том, что самые ужасные новости нужно постараться от больного скрыть, но не смог последовать его совету. Алексей имел право знать. Неведение беспокоит куда больше самых скверных новостей. Это он знал по себе. Только как сказать человеку, что его побег может оказаться роковым для товарищей?

Перед глазами Гурова всплыло лицо следователя, допрашивавшего Тараса. Число жертв еще предстояло уточнять, но то, что их гораздо больше тех шести, которых уже обнаружили, было понятно уже сейчас. Одним из вопросов, мучивших полковника, был вопрос о том, куда Тарас дел пальцы, отрубленные у покойников. Ответ был настолько шокирующим, что бывалый следователь не смог продолжить допрос. Тарас признался, что по приказу Щурова отрезал покойным пальцы, чтобы их невозможно было опознать по отпечаткам, и скармливал их своим псам. Кости же потом зарывал в лесу, напротив дома. Чего еще можно было ожидать от этого изверга? Нет, Алексей поступил правильно. Даже если его товарищи не выживут, они хотя бы умрут свободными, на чистых больничных простынях. Гуров на секунду зажмурился, отгоняя образ злобных псов, поедающих человеческую плоть, и заговорил:

— Состояние всех четверых крайне тяжелое. Множественные раны, полученные уже после твоего побега, требуют вмешательства врачей более высокой квалификации, чем имеют врачи Крымска. К тому же состояние усугубляется многолетним истощением организма. Гарантии, что все они выживут, нет.

Алексей закрыл глаза, и по щеке его покатилась скупая слеза. Лев положил руку ему на плечо и произнес насколько мог проникновенно:

— Не вини себя, Алексей. Ты все сделал правильно. Жить так, как вы жили, невозможно. Человек не должен так жить. Ты это понимал. Понимали и они, когда соглашались на осуществление плана. Это был ваш шанс покончить с пленом. Вы его использовали. Остальное не в нашей власти. У каждого человека своя судьба. У кого-то лучше, у кого-то хуже, тут не угадаешь. Главное, что ты избавил их от страданий. Избавил от плена и долгих лет мучений. Не только их, но и тех, кто пришел бы на смену умерщвленных Тарасом и Щуровым. Постарайся помнить об этом. И еще: постарайся поправиться и стать счастливым. Если в мире и есть человек, который это заслужил, так это ты.

Гуров остановился. Он ждал реакции Тараскина. Долгих пять минут ему казалось, что Алексей не откроет глаза и придется уйти, так и не поняв, удалось ли достучаться до него, убедить в правильности сделанного выбора. Но вот веки дрогнули, Алексей открыл глаза, прямо взглянул в лицо Гурову, и тот прочитал в них все, что ему было нужно. Теперь Лев знал, что Алексей не сломлен, что он будет бороться за свою жизнь, будет свидетельствовать в суде против своих мучителей. Не ради себя. Ради тех, кого уже нет в живых. Ради тех, кто, может быть, так и не выживет. Ради тех, кто мог бы оказаться на его месте.

— Вот это правильно. Так держать, боец! — бодро проговорил он.

Больше Гуров не добавил ни слова. Молча вышел из палаты и направился к выходу. Ему еще многое предстояло сделать. Составить отчет, передать дела местному следователю, подробно отчитавшись по каждому пункту проведенного расследования. Дело было раскрыто, наступало время бюрократической тягомотины, без которой не обойтись. «Еще два, от силы три дня, и я смогу поехать домой. К моей прекрасной жене, — спускаясь по лестнице, мечтал Лев. — А там теплая, уютная постель. Свежие полотенца в ванной комнате. Любимые тапочки. И пироги. Пышные пироги с мясной начинкой. Вся эта мерзость останется позади. Я забуду все, что случилось здесь, как страшный сон и буду наслаждаться жизнью». Только вот Гуров сильно сомневался, что в ближайшие месяцы сможет получать прежнее удовольствие от вкуса домашней стряпни, от общения с женой и других мелких семейных прелестей. Образ откормленных ротвейлеров в вольере Щурова будет стоять перед глазами еще долго. Очень долго.