Как Петербург научился себя изучать - Эмили Д. Джонсон

правило, рассчитывался с точностью до минуты, и это фактически доказывало, что весь текст по каждому разделу уже написан и рассчитан по времени[211]. Экскурсионные и туристические базы, хотя и с не столь научным подходом к материалу, использовали очень похожую процедуру для разработки новых маршрутов. Применявшаяся в течение 60 лет, эта система начала исчезать только в эпоху гласности. В какой-то степени она продолжает оказывать влияние на российскую экскурсионную работу и сегодня. Курсы для гидов в России по-прежнему в основном учат студентов использовать и писать планы. До недавнего времени обучаемым предлагали для запоминания тексты, а затем ожидали, что во время практических туров они будут произносить каждый монолог в течение времени, выделенного в соответствии с планом. Пропущенное или добавленное предложение означало вычитание баллов[212].

Все эти правила были призваны превратить экскурсии в удобные механизмы контроля, лишив их всякого внешнего сходства с их более творческими предшественниками. С начала 1930-х годов до конца советского периода в каждом городе фиксированный список маршрутов представлял собой стандартный элемент школьной программы. Те же туры с небольшими изменениями предлагались местным и в некоторых случаях иностранным туристическим группам. Подобно школьным учебникам и популярным фильмам, эти экскурсии сыграли важную роль в распространении официальных исторических взглядов и, следовательно, в укреплении советских представлений об идентичности. Учитывая этот факт, можно было бы разумно ожидать в начале 1990-х годов огромной негативной реакции против организованных экскурсий, категорического отказа от них, наряду с Коммунистическим союзом молодежи, как от ненавистных пережитков старых форм социальной организации. Однако ничего подобного на самом деле не произошло. Если сегодня россияне отказываются от экскурсии в музей, то чаще это происходит потому, что они не могут себе ее позволить. Многие продолжают рассматривать экскурсии с гидом как ценный образовательный опыт и приятное времяпрепровождение.

На самом деле, в некоторых отношениях экскурсии в постсоветскую эпоху процветали. Переиздание важных работ Гревса и Анциферова в начале 1990-х годов вновь приблизило российских деятелей культуры к идеям и высоким стандартам, которые когда-то пропагандировались в Петроградском экскурсионном институте, и побудило многих разрабатывать инновационные маршруты и монологи. При этом им неизбежно приходилось сталкиваться с наследием советской эпохи и с проблемой национальной и региональной идентичности. Они должны были решить, какие аспекты недавней истории вывести на первый план, а какие отбросить, переработать устоявшиеся исторические нарративы и обсудить новые пространственные, временные и концептуальные границы. В какой степени можно сказать, что Ленинград и Санкт-Петербург – это отдельные мифологические, исторические или даже географические реальности? Составляли ли артефакты Киевской Руси наследие одного или всех современных восточнославянских государств? Как соотносились русскость и советскость? Подобно деятелям культуры начала 1920-х годов, постсоветские экскурсоводы поставили перед собой задачу исследовать то, что во всех смыслах представляло собой неизведанное пространство: они стремились описать и концептуализировать новые территориальные образования, установить связь этих географических единиц как с их наиболее очевидными предшественниками, так и с ближайшими соседями.

Сегодня ведущие российские составители экскурсий зачастую считают себя частью более масштабного сообщества педагогов и ученых, вся работа которых связана с исследованием аналогичного круга вопросов. Они склонны, по крайней мере в той степени, в какой описываемые ими туры посвящены учреждениям, местам и материалам, расположенным в районах их проживания, идентифицировать себя как краеведов. Они склонны видеть себя наследниками не только традиций экскурсионных агентств, бюро и институтов начала XX века, но и всей обширной и разнообразной сети местных культурных и научных обществ, которые в начале 1920-х годов оказались связаны с Центральным бюро краеведения Академии наук. Эта вторая идентичность рассматривается в следующей главе. В ней изучается вопрос о том, каким образом интерес, часто проявлявшийся активистами экскурсионного движения на довольно ранней фазе его развития к региональным исследованиям (родиноведению или краеведению), постепенно трансформировался в более глубокую систему идентификации. В ней показано, как в течение 1920-х годов менялись смыслы термина «краеведение», как это во многих отношениях новое слово в конечном итоге стало восприниматься большинством носителей русского языка в значении, охватывающем широкий спектр методов и техник исследования местности.

Базировавшееся на протяжении всего своего короткого и бурного существования в Петербурге и/или Москве Центральное бюро было административным учреждением и непосредственно не занималось изысканиями на местах. Следовательно, изучение его истории и роли временно отвлечет нас от обсуждения конкретных усилий по описанию ландшафта северной столицы России. Вместо этого в следующей главе мы сосредоточимся на том, как в 1920-е годы региональные исследования были организованы на национальном уровне. В ней также будет рассказано о разрушительной чистке российских краеведческих организаций, начавшейся в 1929 году. Эта волна арестов, как я отмечала в предисловии к данной монографии, в значительной степени продолжает и сегодня формировать самооценку и мировоззрение российских краеведов.

Глава 6

Краеведение в Петербурге

Активисты экскурсионного дела, несмотря на свой давний интерес к краеведению, не сразу отождествили свою деятельность с работой сети региональных культурных организаций, которые в начале 1920-х годов объединились под руководством Центрального бюро краеведения. Учреждения, подобные Экскурсионному институту, иногда включали термин «краеведение» в план исследований, отмечая, что они будут изучать прошлое и настоящее тех или иных районов страны, но большинство специалистов не были заинтересованы в формальном объединении с новыми ассоциациями энтузиастов, называвших себя краеведами. Более того, когда весной 1922 года Гревс перед советом Экскурсионного института анонсировал создание Центрального бюро краеведения Академии наук, коллеги довольно прохладно отреагировали на это известие. Они уходили от разговора каждый раз, когда он предлагал институту более активно участвовать в процессе[213]. Впоследствии они разрешили Гревсу выполнять функции полуофициального связующего звена между этими двумя учреждениями, но реакция на предложения о совместных мероприятиях была скорее осторожной, чем восторженной. Если судить по протоколам заседаний организационного комитета, Гревс единственный заслужил похвалу за решение посвятить значительное время на Петроградской экскурсионной конференции 1923 года проблеме краеведения[214]. Он сам открыл трехдневное мероприятие докладом, который назывался «Краеведение и экскурсионное дело». В нем он, по сути, выступал за расширение сотрудничества между двумя движениями, указывая, что их интересы и методы исследований часто пересекаются:

В самом деле, краеведение и экскурсионное дело – братья. Краеведение оседлое, а экскурсионные исследования – это скорее путешествие, чем краеведение. В краеведении исследования более заметны (долгосрочные, постоянные, активные научные экспедиции), со стремлением к синтетической полноте. В экскурсионных исследованиях преобладает образовательная цель (однократное, более быстрое изучение отдельных аспектов) с чередованием отдельных тем. Но также можно отметить некоторые особенности, сближающие два движения: в краеведении используется экскурсионный метод, и организаторам экскурсий также необходимо практиковать исследовательский подход [Гревс 1923: 3–4].

Доклад Гревса, как следует из приведенного выше отрывка, привлекал внимание аудитории не только к общности взглядов, но и к существенным различиям. К началу 1920-х годов активисты экскурсионного дела четко определили себя в качестве деятелей образования, выступающих за принятие единого педагогического метода. Вся их активность, даже та, которая казалась наиболее далекой от практической преподавательской деятельности, в конечном счете предназначалась для содействия усилиям отдельных педагогов. Библиотечные исследования, полевые работы и составление путеводителей – все это представляло собой инструменты, используемые для достижения одной цели: разработки эффективных экскурсий. С другой стороны, понятие «краеведение» не имело четкого определения. Оно объединяло людей, зачастую всего лишь разделявших интерес к изучению регионов, в которых они, соответственно, жили. Самозваные эксперты непрерывно спорили обо всем – от целей и сфер деятельности до базовой терминологии. Они