Мой сладкий грех - Ника Орлова

Имеют значение только те, после которых мы выстояли и живем.

Слушаю и понимаю, что он прав. Прав на все сто, но понимать это одно, а преодолеть совсем другое. У меня компас сломался, я потерянный, не живой. Я даже сейчас, не знаю куда ехать, что делать, все потеряло смысл. А куда двигаться по жизни в целом — так тут вообще стена.

Приезжаю в яхт-клуб, завожу катер, выхожу в море и мчу на всех парах, куда — неважно. Останавливаюсь только, когда вижу, что осталось полбака бензина. Глушу мотор, прыгаю в воду. Она не такая уж и теплая, осень вносит потихоньку свои коррективы в прогноз погоды. Плыву долго, до тех пор, пока чувствую, как переохладилось тело. Возвращаюсь назад и еду в обратную сторону. На телефоне вижу три пропущенных от Климова.

— Иди на х*й! — выключаю мобилку и бросаю в бардачок, захлопываю крышку — Еще не хватало его версию слушать. Одна завралась, другой сбежал, теперь очнулся.

* * *

— Назар, бухло не поможет, будет только хуже, — говорит Серега.

Мы сидим в баре, я опустошаю третью порцию виски. Негромкая музыка и полутемная зона над нашим столом дает возможность говорить, нас никто не слышит и, главное, не видит. Иначе сбежались бы за автографами или просили сфотографироваться. Достали все.

— Хуже уже не бывает, я тебе точно говорю.

— Слушай, ну бред какой-то, не могу поверить.

— Я бы тоже не поверил, если бы своими глазами не видел.

— Клим звонил мне сегодня. Он все отрицает, говорит, что через дядьку отмазал ее, потому и нет ее в списках задержанных.

— Сейчас можно говорить все, что угодно, не проверишь же. Но это хр*н бы с ним, а как объяснить засос?

— Не знаю… А если не он?

— Тогда кто-то еще? Это, бл*дь, совсем уже треш.

— Ну не было замечено такого за Климовым. Столько лет знаем его, всегда с понятиями был.

— Серый, я сам до последнего не хотел верить. А самое противное, что утром она проснулась и просто ушла. Даже не попыталась хоть как-то реабилитироваться. Я, бл*дь, готов был поверить в самую жалкую версию, которая хоть как-то объясняла бы ситуацию. Но она тупо собрала шмотки и уехала…Скажи, что ей, бл*дь, не хватало? — звучу отчаянно, самому противно, что превратился в тряпку, что не могу собрать себя в кучу.

— Не знаю, дружище. Их хр*н поймешь, они с другой планеты… Может, все-таки, поговоришь с Климовым?

— Не хочу его ни видеть, ни слышать. Для него же лучше, доберусь — за себя не отвечаю.

Глава 25

Ника

Прошла неделя с того дня, как я уехала от Назара. Сначала не осознавала до конца, что произошло, срабатывал эффект отрицания. Мне все время казалось, он позвонит, поговорит с Ильей, разберется и поймет, как ошибался. Но Илья мне сказал, что устал обрывать его телефон, что он сначала не брал от него трубку, а потом и вовсе заблокировал.

Всю неделю я провожу на работе. Ухожу последняя, поздним вечером, дома невозможно находиться. Под жалостливыми взглядами мамы все ощущается еще сильнее. Папа злится. Первые дни я боялась, что он вызовет Назара на разговор, а тот ему все расскажет, но потом поняла, что мои родители не станут до такого опускаться. Я до сих пор не рассказала из-за чего мы разбежались. Пообещала рассказать, потом. Меня не напрягают, а я понимаю, что не хочу все это обнародовать.

— Он тебя обидел? — единственное, о чем допытывался папа несколько дней подряд.

— Нет. Он просто считает меня виноватой в том, чего я не делала.

— А нормально можешь объяснить?

— Пап, не хочу об этом, пожалуйста, — чуть не плачу я.

— Ты окончательно от него уехала?

— Да…Наверное.

— То есть, ты еще надеешься, что он передумает?

— Я очень хочу, чтобы он разобрался…

— Девочка моя, — папа подсаживается ближе, — потому я и был против этих отношений. Ты слишком молода для такого, как Назар. В спорте люди взрослеют рано, практически в детстве проходят суровую школу жизни — несправедливость, зависть, закулисные игры. Они другие — жесткие, привыкшие брать свое, не взирая ни на что. Они воспринимают жизнь через призму пройденного, не всегда легкого пути. Он взрослый мужик, понимаешь? Ему нужна умная, взрослая женщина, которая знает, где надавить, а где промолчать. У тебя нет еще той мудрости, чтобы совладать с характером и образом жизни Назара.

Мне становится так обидно, так больно. Но он же любил меня! Почему не поверил, как мог так подумать обо мне?

Сейчас, спустя столько дней, рушатся все мои надежды и ожидания. Все отчетливее понимаю, что он не приедет, не позвонит и ни в чем разбираться не будет. Отчаяние накрывает со страшной силой, давящая боль в груди медленно сводит с ума. Даже во сне мне снится, что у меня все плохо. Неужели все, что что между нами было, ничего не стоит для него, чтобы хотя бы попытаться докопаться до истины? С каждым днем рана на, разорванной в клочья, душе разрастается в геометрической прогрессии по всему организму, едкая свинцовая тяжесть ни на минуту не дает забыть о случившемся.

Как я сейчас жалею, что пошла в этот чертов клуб, что не ушла оттуда раньше, что не рассказала ему все про Ярика. Обидно, что подставила Илью, он так помог мне, а я его рассорила с лучшим другом.

От того, что я плохо сплю по ночам, утром не могу подняться. На работе едва соображаю, автоматически выполняю какие-то действия, даю указания, через силу заканчиваю ремонт. Родители выделили мне необходимую для этого сумму, надеются, что с началом нового дела, мое состояние придет в норму. Но для меня все превратилось в калейдоскоп механических действий, работаю без интереса, с надрывом, как будто из последних сил.

По пути из офиса мне звонит мать Назара.

— Алло, — сердце сжимается в груди.

— Ника, привет. Можешь заехать ко мне на работу, поговорить хочу?

— Да, хорошо, я как раз в пути, буду у вас минут через двадцать. Что-то случилось? — не удерживаюсь.

— Вот, как раз это я и хочу понять.

Останавливаюсь перед входом в Центр детско-юношеского развития Алины Волковой. Прохожу к ее кабинету на второй этаж. Здесь все знакомо до мелочей. Когда-то и меня сюда привозили на занятия, а позже я ходила самостоятельно в художественный класс и на английский.

— Алина Александровна вас ждет, — с улыбкой сообщает секретарь.

— Здравствуйте, — прохожу и сажусь на диван, куда она жестом приглашает меня присесть, сама