Когда в Чертовке утонуло солнце - Алексей Котейко

никто не любит, потому что в лабиринте Йозефова всё куда сложнее и опаснее, чем в других местах?

— Да, пан командор.

— Я говорю это к тому, Резанов, чтобы вы понимали: служба — прежде всего. Личные дела, даже самые деликатные, вторичны. Я официально разрешаю вам встретиться с рабби Лёвом, когда завтра вечером вы отправитесь в Йозефов. Надеюсь, вы получите ответы на свои вопросы. Но в случае, если возникнет хоть малейшая угроза для жизни ваших товарищей, я официально же приказываю вам забыть обо всех личных заботах, и прежде всего выполнять свой долг. Признаться, мне было бы куда проще пригласить пана Бецалеля в кордегардию и устроить вашу встречу здесь. Но, во-первых, рабби Лёв сам себе на уме. А, во-вторых, у меня нет и не будет любимчиков, — строго закончил Брунцвик. Потом, подождав, и не услышав никаких вопросов или возражений, закончил:

— Да и в целом несолидно такому человеку, как рабби Лёв, являться на вызов к младшему стражу. Хотя что-то мне подсказывает, что в вашем случае пан Бецалель вполне мог бы сделать исключение.

Глава 19

История пана Кабурека

Он сдержал слово и сразу после построения, на всякий случай спросив у командора разрешение покинуть казарму, отправился на Кампу. В гостиной дома водяного горели свечи, потрескивал огонь в очаге, и пан Кабурек сидел в кресле, вытянув к пламени ноги, с кружкой подогретого пива в руке. От кружки шёл сладковатый аромат липы.

Водяной не выразил ни капли удивления при виде зятя, только благодушно указал на второе кресло:

— Выпьете, пан Резанов? Что-то я малость простудился, кашляю весь день. Но этот напиток не только лечит тело — душу он тоже успокаивает.

Максим не стал уточнять, по каким признакам тесть определил в нём метания души, только стянул туфли и, устало ступая по натёртому до блеска полу, добрался к очагу. Здесь вместо прохладных досок под ногами оказалась приятная мягкость толстых плетёных половичков, изготовленных или самой Эвкой, или её сестрами.

— Благодарю. Долгий день получился.

— Что слышно про бандитов, напавших на пана Фауста?

— К сожалению, ничего, — развёл руками Макс. — Бандиты и бандиты. Кто-то их нанял, но как теперь поймать нанимателя — неизвестно.

— Поживём — увидим, — философски заметил Кабурек.

Тихо зашуршало платье, и запястья парня коснулась морщинистая, чуть дрожащая ладонь старухи. Супруга протянула Максиму кружку с пивом, легонько улыбнулась и скрылась на кухне.

— Пан Кабурек, можно задать вам нескромный вопрос?

— Попробуйте.

— А где же ваша жена?

Водяной помолчал, глядя в огонь. Сделал глоток-другой из кружки, пожевал губами, чуть поморщился — то ли от попавшей на зуб горошины перца, то ли от собственных мыслей. Потом вздохнул и коротко сказал:

— Умерла.

— Соболезную.

Кабурек кивнул, и некоторое время они сидели молча, слушая только потрескивание поленьев. Потом водяной вдруг заговорил снова:

— Эвке тогда был всего год. Адельке два. Маркете четыре. Это случилось во время восстания сорок седьмого. Слышали о таком?

— Слышал, — кивнул Максим, опасаясь случайным словом или жестом прервать рассказ тестя.

— Жену мою звали Бланка. Пани Бланка из Бышта. Она была второй дочерью тамошнего земана, человека честного, но небогатого. Поначалу он не хотел отдавать её за меня, — усмехнулся Кабурек. — Нелюдь есть нелюдь, понятное дело. Но когда убедился, что я в самом деле люблю его дочь, а она любит меня — согласился. Венчались мы там же, в Быште. Потом уехали в Прагу.

— Где это — Бышт?

— Это недалеко от Градец-Кралове. Я в тех краях закупал зерно для батюшкиной мельницы, вот этой самой, на Чертовке. Тогда ещё был жив мой родитель, но уже совсем стар, и сам по деревням ездить перестал.

— Мне казалось, это селяне должны везти мельнику зерно и платить за помол?

— Если б мы жили где-нибудь в провинции — конечно. Но Прага — город большой. Здесь потребляют много муки, а зерна в пригородах почти не выращивают, потому что овощи, фрукты или ягоды куда выгоднее и быстрее сбываются на рынке. Но хлеб есть хлеб. Так что мельники с Кампы всегда сами закупали зерно на помол, и сами договаривались с пекарями о сбыте муки.

Водяной помолчал, повертел в руках кружку и сделал ещё один большой глоток.

— Батюшка мой вскорости помер, я стал хозяином и мельницы, и дома. Дела шли хорошо, но главное — мы были счастливы. Знаете, пан Резанов, — задумчиво посмотрел на Макса водяной, — мы были бы счастливы, даже если бы жили в полной бедности. Любовь — вот что есть настоящее чудо, а всякие заклинания, пентаграммы, ритуалы — так, мишура. Нет в них реальной силы, они лишь выклянчивание помощи у тех сущностей, что куда могущественнее самого заклинателя.

Максим уловил тихий шорох и, обернувшись, увидел, что дочь водяного присела на краешек стула у стола, слушая отцовский рассказ. Кабурек наверняка тоже заметил Эвку, но мысли его сейчас витали далеко в прошлом. Он продолжал:

— Мне никогда не было дела до политики. Но когда заварилась каша сорок седьмого года, в стороне не удалось остаться никому. Король Фердинанд вошёл в Прагу так, словно взял её огнём и мечом. Его наёмники начали грабить, насиловать, убивать. Пришли они и в наш дом.

Кабурек замолчал. От стола донёсся тихий вздох. Максим, не в силах взглянуть ни на тестя, ни на жену, смотрел в огонь.

— Из тех, кто забрёл тогда на Кампу, мы с соседями не оставили в живых ни одного, — просто сказал водяной. — Но что толку? Всё это случилось до того, как выступили цеховики, так что после о нас никто не вспомнил. Никого не схватили, не судили, не казнили — и на том спасибо. Только наших близких смерть наёмников вернуть никак не могла. Я остался вдовцом с тремя маленькими дочками и старался быть хорошим отцом, хотя понимал, что никогда не смогу заменить моим девочкам мать. Они выросли умницами и красавицами, все — в Бланку. У Маркеты и Адели уже свои семьи. Вот и Эва вышла замуж, — голос Кабурека был спокоен, и Макс только диву давался, какой железной силой воли должен обладать его тесть, чтобы продолжать неторопливо рассказывать свою историю, не дрогнув ни на мгновение, не изменив в голосе ни на полтона.

От стола донёсся ещё один вздох, перешедший в