Индейское лето - Евгения Перова

– Лия! Да вы что?! Перестаньте! Лия!

Лия рванулась было к выходу, но ремешок сумочки зацепился за спинку стула, и, пока она выпутывалась, Ада Львовна успела набрать номер в мобильнике:

– Макс, беги скорей к нам!

– Макс?! Он что, здесь?!

– Конечно, он рядом! Лия, подождите! – Ада схватила Лию за руку, но та вырвалась и побежала – прямо в объятия Максима, который все это время сидел, волнуясь, в соседнем зале. Она вырывалась, но Макс держал крепко.

– Пусти меня! Ничего у нас не получится! Все равно ты меня бросишь! А я… И Анютка… Все напрасно…

Ничего не слушая, Максим привел Лию обратно и усадил на место, а сам придвинул стул от соседнего столика и присел, обняв ее за плечи.

– Что тут у вас случилось?

– Твоя мама совершенно права! Я не гожусь тебе в жены!

– Мама, я же просил тебя!

– Максимка, но я ничего такого… Мы нормально разговаривали и вдруг! Лия, разве я вас чем-нибудь обидела? – спросила Ада.

Лия отрицательно помотала головой.

– Ну вот! Я просто сказала, что представляла немного другую невестку, и все! Против вас я ничего не имею! Вы мне понравились, правда! Лия! Да что же это…

Лия вскочила и так быстро побежала к выходу, что Максим сумел догнать ее только на улице – догнал, схватил в охапку, запихнул на заднее сиденье машины и сам плюхнулся следом:

– Так, спокойно! Объясни, в чем дело?

– Я не могу! Не должна выходить за тебя замуж! Максим, ты же сам понимаешь – у нас с тобой просто секс! Сейчас ты увлечен! Потом насытишься и… И всё.

– Просто секс? Ты так это понимаешь? Я… Я жить без тебя не могу, а ты – просто секс? Ты меня бросаешь?

– Я не бросаю! Но зачем обязательно жениться?! Зачем тебе портить свою жизнь такой обузой, как мы с Анюткой? Можем встречаться, я же не против! Надоест – просто уйдешь. Я же хочу как лучше!

– Для кого лучше?! Значит, быть моей любовницей ты не против, а замуж категорически не хочешь? Прекра-асно! Тогда поставим вопрос так: или женимся, или расстаемся.

– Это ультиматум?

– Да.

Лия смотрела на Максима в полном изумлении: глаза делались все больше, лицо жалобно кривилось, и наконец она заревела, как девчонка – Макс тяжко вздохнул и обнял Лию:

– Ну прости, прости меня! Ты такая трепетная, я просто не знаю, как с тобой обращаться! Понимаю, я напугал тебя своим напором! Ты думаешь, – я такой наглый бульдозер, да? Привык получать все, что хочу? Вообще-то да, верно. Я всегда добивался своего. Но понимаешь, какая история… Эта ночь… Ну, когда я под твоей дверью сидел… Самая идиотская ночь в моей жизни! Самая ужасная. И самая счастливая. Если бы ты меня опять оттолкнула… Не взяла с собой на дачу… В общем, я был готов сидеть там всю жизнь.

– Тебя в милицию забрали бы, – всхлипнув, сказала Лия, и Максим несколько раз поцеловал ее дрожащие губы.

– Забрали, отпустили, опять пришел бы. Я люблю тебя. Я не знаю, как мне еще сказать, какими словами. Я жил себе и жил, думал – все нормально. А тут ты. И всё. Ну, жил человек без рук, например. Замечательно себе справлялся, все ногами делал. И вдруг – бац! Руки выросли! Смотри-ка, думает он, а с руками-то лучше! Хотя непривычно. Вот и я. Только у меня не руки, у меня… наверно, душа выросла. С тобой я чувствую себя цельным. А без тебя – какой-то урод неполноценный. Ну что? Лиечка? Поверь мне, пожалуйста! Давай уже поженимся!

– А если… Если я тебе надоем?

– А если я – тебе? Помнишь, ты говорила, что никакое произведение искусства не может быть создано окончательно, раз и навсегда? Мне кажется, с любовью то же самое! Как ты думаешь? Нельзя полюбить раз и навсегда! Но если беречь любовь, как произведение искусства… Может, ее надолго хватит?

– И правда… Ну ладно.

– Все? Не станешь больше ерепениться?

– Да разве от тебя отделаешься…

– Никогда. Ну ты меня и достала! Прямо вагон угля разгрузил…

Некоторое время, довольно продолжительное, они с упоением целовались, постепенно забывая, где вообще находятся. Первым опомнился Макс:

– Так, все! Надо возвращаться. А то мама совсем с ума сойдет.

– Я не пойду! Мне стыдно!

– Не пойдешь – на руках понесу! Где твоя сумочка? Надо красоту навести.

Лия взглянула в зеркальце и ахнула: вот ужас-то! Привела, как смогла, себя в порядок, даже умылась водой из бутылки, нашедшейся в салоне. Взявшись за руки, они вошли в зал кафе, и Ада Львовна вздохнула с облегчением.

– Лиечка, Макс, простите меня! Я не хотела ничего такого, честное слово!

– Да что вы, Ада Львовна, – сказала Лия, не поднимая головы. – Это я виновата.

– Никто ни в чем не виноват! Это просто предсвадебный мандраж, да? – Максим чмокнул Лию в висок.

– Нет, похоже, это что-то другое. Подожди-ка! – Ада вгляделась в Лию, которая вдруг начала заливаться краской, и воскликнула: – Дорогая, ты что… Ты беременна?!

Лия кивнула.

– Беременна? Ура! – заорал вдруг Максим. – Ура, у нас будет ребенок!

– Браво! – воскликнул кто-то за соседним столиком и захлопал в ладоши. – Поздравляю!

И вдруг все сидевшие в кафе начали аплодировать – сначала только женщины, потом и мужчины. Аплодировали, поздравляли, поднимали бокалы, а официант принес еще одну бутылку вина – за счет заведения. Лия, вся красная, уткнулась Максу в плечо, а Ада Львовна громко произнесла, разведя руками:

– Вот так и становишься бабушкой!

Первое, что я вижу, придя на работу, – некролог. Белый прямоугольник формата А2 с фотографией в черной рамке и приличествующим случаю текстом. Фотографию могли бы найти и получше, думаю я, медленно приближаясь к стене с некрологом. Мне кажется, я иду по тонкой проволоке над пропастью и вот-вот упаду – ноги дрожат, и в ушах звенит. Печатные буквы расплываются у меня перед глазами, да я и не пытаюсь читать текст – я вглядываюсь в фотографию, стараясь поверить, что Казачка все-таки умерла. «Казачка» – ее музейное прозвище. Казакова Екатерина Александровна, жена моего возлюбленного. Слово «возлюбленный» нравится мне больше, чем «любовник» – в нем есть что-то возвышенное, поэтическое… библейское! О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен; и ложе у нас – зелень; кровли домов наших – кедры, потолки наши – кипарисы…[1]