Индейское лето - Евгения Перова

Не помню, когда именно я узнала, что Казачка – жена Вика. Моего Вика! Нет, я сразу поняла, что он женат: обручальное кольцо на безымянном пальце трудно не заметить. От кого я узнала про Казачку? Что не от него, это точно. Вик никогда ничего не рассказывал о своей семье, а я и не спрашивала. Мне кажется, это произошло само собой – впиталось из воздуха, пронизанного музейными сплетнями, просочилось в сознание и ударило в сердце. Я, конечно, думала о жене Вика, пытаясь представить, какая она. Но чтобы ею оказалась Казачка…

Высокая, статная, с гордо поднятой головой, отягощенной тяжелым пучком темно-каштановых волос, она действительно была из тех женщин, что коня на скаку остановят и в горящую избу войдут. В музее ее боялись и уважали: умная, целеустремленная, резкая на язык, безжалостная. Полная противоположность мне: хрупкой, бледной, темноволосой, тихой и застенчивой девушке с печальными глазами. Вик говорил, я очень похожа на молодую Джоан Баэз. Действительно, что-то есть общее. Только улыбка у меня не такая обаятельная.

Впрочем, когда он впервые сравнил меня с Джоан, я знать не знала, кто она. Вик подарил мне пластинку 1960 года издания, довольно редкую, заигранную теперь чуть не до дыр. Хотя я давно уже слушаю музыку в формате mp3, пластинка Джоан выручает меня в минуты тоски: я достаю из шкафа старый проигрыватель и прокручиваю все композиции подряд, от «Silver Dagger» до «El Preso Numero Nueve», а потом еще раз и еще. Но самая любимая – «Donna Donna»! Эту песню я готова слушать бесконечно и даже поставила ее себе рингтоном на мобильник.

Когда мы познакомились, Вику было тридцать восемь, а мне двадцать два.

Теперь тридцать восемь мне.

Вик был моим оппонентом при защите диплома. Тема не его, но прежний оппонент заболел, а другого специалиста не нашлось, и я долго дозванивалась до Старикова Виктора Ингваровича – ну и отчество, язык сломаешь! А потом потащилась с распечатанным текстом к нему в институт. Не скажу, чтобы я тут же и влюбилась – я ужасно стеснялась и от смущения даже видела его плохо, но обратила внимание на руки: изящные, с длинными музыкальными пальцами. Он полистал мой опус, вздохнул и сказал: «Ну хорошо, постараюсь осилить. Когда вам нужен отзыв?»

Я безумно волновалась на защите и заметила Вика, только когда он сел рядом со мной. Я защищалась третьей – всего нас было пятеро. «Не переживайте вы так! Все будет хорошо!» – мягко произнес он и на мгновенье накрыл мою дрожащую руку своей теплой ладонью. Саму защиту я не помню совсем – очнулась за столом с бокалом в руке: на кафедре устроили маленький праздник. Я отпила глоток красного вина и подняла глаза – Вик смотрел на меня, чуть улыбаясь, но тут же отвел взгляд. До метро мы шли вместе, и только на пересадке я догадалась, что Виктор Ингварович меня провожает! Не помню, о чем мы разговаривали и разговаривали ли вообще. Он довел меня до подъезда – мы постояли немного, потом он наклонился ко мне и… поцеловал в щеку:

– Поздравляю вас! Вы молодчина и умница!

– Спасибо вам большое, – растерянно выговорила я, покраснев.

– Всегда к вашим услугам! – улыбнулся он и ушел, а я в полном смятении поднялась к себе и первым делом ринулась к зеркалу: мне казалось, его поцелуй должен был отпечататься у меня на щеке подобно ожогу. Я не спала всю ночь: «Он меня провожал! Специально! И поцеловал! Он! Такой взрослый, такой великолепный! Такой недосягаемый! Поцеловал меня – несчастную закомплексованную замухрышку! Сказал, что я умница! Нет, наверно, он просто меня пожалел…» Так я промучилась две недели, потом решилась и позвонила. Как я тряслась! Как несвязно лепетала!

– А-а, это вы! – его низкий голос медом пролился в мое ухо. – Девушка с печальными глазами! Как ваши дела?

– Спасибо, хорошо! Я работу нашла!

– О, это замечательно! И где же?

Я сказала. Он молчал довольно долго, потом произнес:

– Что ж, это хорошее место. Дворец неплохо сохранился, и парк красивый. Я там работал когда-то. Недолго. И в каком же именно отделе вы будете трудиться?

Трудиться мне предстояло в выставочном отделе. «Главное зацепиться, а там видно будет», – сказала знакомая бабушкиной знакомой, устраивая меня в этот музей. Поработаешь, в аспирантуру поступишь, диссертацию защитишь, а там и в научный отдел переберешься!» Сразу скажу, что и в аспирантуру я не поступила, и в научный отдел не перебралась (Вик, кстати, за это время защитил докторскую). Пару раз я пыталась уйти, но Марьяна Николаевна, моя начальница, тут же устраивала представление с заламыванием рук и посыпанием главы пеплом: «А-а, на кого же ты меня оставляешь?!» – конечно, именно я занималась оформлением тендеров и договоров, а также улаживанием всех конфликтов. Если бы мне сказали об этом шестнадцать лет назад, как бы я изумилась! Но я никогда не рубила шашкой наотмашь, как Казачка. Нет, я действовала тихой сапой и мягкой лапой, как, посмеиваясь, говорила Марьяша, чувствуя себя за моей хрупкой спиной как за каменной стеной. На самом деле это я пряталась за ее спиной: Марьяна Николаевна общалась с начальством, заседала на совещаниях и блистала на открытиях выставок, а я, как девка-чернавка, занималась всей бумажной канителью.

У меня слишком хорошо развито чувство ответственности: за всю жизнь я никого не бросила из тех, кого приручила. Впрочем, их было не так много. Возможно, это ответная реакция на действия моих родителей, не знаю. Они уехали в Штаты, когда мне было всего тринадцать. Подкинули бабушке. Потом-то они всячески зазывали меня к себе. Но я не далась: не могла же я оставить бабушку! Мы видимся с ними, конечно. Не так часто, как им хочется, но видимся.

Я думаю, именно поэтому наши с Виком отношения и длятся так долго. Судя по всему, Вик тогда действительно в меня влюбился, раз решился завести роман с девушкой, работающей вместе с его женой! Она, правда, знать обо мне не знала, зато я, сама того не желая, постепенно собрала богатую жатву слухов и домыслов о семейной жизни Казачки и Вика. Если верить музейным сплетникам, Екатерина Александровна женила Вика на себе чуть ли не силой: где и каким образом произошло их сближение, не знал никто, но результат вскоре стал заметен всем – Казачка забеременела! Ей было тогда тридцать шесть, она на два года старше Вика. Поженились они почти перед ее родами – говорят, Вик отбивался, как мог. Когда я пришла в музей, их сыну было уже три года. Сначала Казачка заведовала издательским отделом, потом стала замом по науке, так что мы с ней, к счастью, почти не пересекались.

Наши отношения доставляли Вику массу сложностей, о которых я, по своей наивности, сначала и не подозревала: музейный мир очень тесен, они с женой – люди известные, а слухами земля полнится. Спасало то, что я сама была существом незаметным – смутная и робкая тень, тихонько шелестящая в самом темном углу музейной вселенной. Никто в здравом уме не заподозрил бы во мне любовницу блестящего и обаятельного Вика! Но его любовницей я стала только через год после нашей первой встречи. К тому времени я была уже влюблена по уши. Просто потеряла себя. Сначала мы только разговаривали по телефону – Вик время от времени звонил мне и расспрашивал: как ваши успехи на работе, что интересного произошло, какие фильмы вы смотрели в последнее время, что читали? «Вам правда интересно?!» – трепеща, спрашивала я, а Вик серьезно отвечал: «Очень!» Потом я, осмелев, пригласила его съездить в Архангельское, но Вик довольно быстро убедил меня отправиться в Суханово, и мы провели прекрасный день, бродя по аллеям старого парка, засыпанного чуть не по колено золотыми листьями кленов. Вик откровенно любовался мной и был так нежен, что я вся истомилась и в какой-то момент даже заплакала, не выдержав напряжения чувств.