По старой доброй Англии. От Лондона до Ньюкасла - Генри Воллам Мортон

Трепещут на ветру тонкие язычки пламени в уличных фонарях. В воздухе пахнет грушевыми леденцами, моллюсками и керосином. Булькают на кострах огромные чаны, в которых варятся ириски на потребу гуляющей публике. Со всех концов несутся крики рыночных зазывал, перекрывающие и шарканье тысяч ног, и гул человеческих голосов. Владельцы лотков проявляют завидную настойчивость, используют все способы (вплоть до насмешек и прямых оскорблений), лишь бы зацепить и удержать подле себя эти бледные равнодушные лица. И все наперебой предлагают: купи, купи, купи!

Я смотрел и поражался: насколько же переменчивая и многоликая структура — большой город. Казалось бы, всего несколько переулков отделяет это место от Пиккадилли, Маркет-стрит, Динсгейт, а совсем другой мир!

Все ремесла здесь группируются по улицам. В этом отношении здешний рынок ничем не отличается от каирского или тунисского базара. В одном конце обосновались лекари с медицинским патентом, в другом торговцы сластями, в третьем продавцы фарфора. Неподалеку от них целый ряд отведен торговцам золотыми часами — не выходящий из моды товар! На улице холодно, идет дождь, из переулков задувает промозглый восточный ветер. А посетителям рынка все нипочем: десятки мужчин и женщин стоят вдоль стен, поглощают мороженое и кашляют.

Здесь вы можете купить все, что угодно — от жареной трески до платоновской «Республики».

В темных, укромных переулочках отираются продавцы собак. Они прохаживаются туда-сюда, а из-за пазухи у каждого выглядывает маленькая мохнатая мордочка. Обычно такой тип бочком подкрадывается к вам и простужено сипит (продавцы собак почему-то перманентно простужены):

— Мистер, не желаете отличного рыжего щенка?

И указывает на жалкое создание, которое сидит в сторонке и нерешительно посматривает в вашу сторону. На мой взгляд, это самое трогательное зрелище — глаза собаки, которая ждет нового хозяина.

Специфическая черта, которая отличает данный базар от, скажем, Ноттингемского рынка или субботней бирмингемской барахолки, — маниакальное стремление публики взвешиваться. На каждом углу стоят замысловатой формы весы — щедро украшенные плюшем, с хромированными рычагами, — и выглядят они так, будто вот-вот ударят вас электрическим током или же разразятся бравурной музыкой при вашем приближении. Для меня осталось загадкой, почему каждую субботу жителей Манчестера обуревает желание узнать свой вес.

Уличные доктора пользуются спросом. Вот один из них демонстрирует толпе маленькую девочку с явными признаками облысения. Худенькая, бледная девочка понуро стоит рядом с «волосяным доктором», такое впечатление, будто она никогда в своей жизни не улыбалась. Боже, что за картина! Сомнительный лекарь (такие обычно принимают в обшарпанных кабинетах где-то на окраине города), угрюмые зрители, которые не спешат проявлять интерес к патентованному «Средству от облысения», и этот несчастный ребенок, неуловимо смахивающий на подопытное животное — тот же пустой взгляд и маленькие пальчики, сжимающие край прилавка.

В двух шагах от них разоряется какой-то нервный тип — по виду явный холерик. Громкий голос, раскрасневшееся лицо и резкие жесты… Что рекламирует этот врач, не слишком понятно, но уж страсти ему не занимать! По этой части он вполне мог бы поспорить с Петром Пустынником, призывающим народ отвоевать у неверных Святую Землю. Полную противоположность ему являет молодой студент-медик в очках с роговой оправой. Парень спокойно стоит, опустив одну руку в карман. В другой держит бутылочку с ярко-зеленой жидкостью — кажется, лекарством от гриппа, и говорит:

— Мой отец был врачом и умер нищим! Я оплатил все его долговые расписки, вот почему я здесь! Если б у меня были деньги, я бы сюда не пришел. Но, коли уж я здесь, заклинаю вас: прислушайтесь к совету студента-медика! Я повторю то, что всегда слышал от моего домашнего врача. А он говорил мне так: «Следите за чистотой своих легких, молодой человек! Чем бы вы ни занимались, не забывайте регулярно очищать свои легкие!» Итак, леди и джентльмены, обратите внимание…

Через дорогу приютилась тележка, нагруженная книгами. Возле нее останавливается худосочный молодой человек — судя по виду, рабочий, не имеющий возможности наесться досыта. Вот он извлекает из кармана заветный шестипенсовик и оплачивает покупку. Мне любопытно, что такой юноша может покупать на книжном развале. Потихоньку подхожу и заглядываю через плечо. «Потерянный рай» Мильтона! Он выглядит таким голодным… и таким счастливым!

Паренек уходит, проталкиваясь сквозь толпу. Ах, юность, юность… По прошествии лет мы всегда с ностальгией вспоминаем времена, когда голодали над книжками.

Субботними вечерами в манчестерских пивных всегда аншлаг. Порой мне кажется, что Манчестер стал бы последним городом в Англии, который согласился бы ввести у себя сухой закон! (Для сравнения: Норидж просто бы промолчал на сей счет). Все центральные улицы города оглашаются веселым пением. Мужчины пьют пиво, женщины — стаут или портвейн, разведенный горячей водой. Крупная женщина в расшитом гагатами платье сидит за пианино и с большим чувством исполняет «Энни Лори». Публика вознаграждает ее аплодисментами. Дверь постоянно хлопает — кто-то приходит и уходит. Над толпой плывет поднос, заляпанный пивной пеной.

А чего стоит Бель-Вью! В десять часов вечера он представляет собой удивительное зрелище. Представьте себе гигантский танцевальный зал, битком забитый молодежью. Три тысячи человек, которые заплатили по шесть пенсов за вход и теперь веселятся от души. Едва ли здесь можно встретить человека старше двадцати пяти. Женская половина представлена в основном фабричными работницами. Некоторые из них очень симпатичные, и все — очень миниатюрные. Вот они, наглядные последствия прогресса: в третьем поколении город производит именно такое аккуратное, низкорослое население.

Некоторые из девушек одеты вызывающе нарядно: мелькают два-три вечерних платья из блестящей тафты. Но большинство (сотни и сотни) предпочитает обычную униформу — юбку и жакет. К танцзалу примыкает огромный бар, в котором толпятся юноши и девушки. Все громко разговаривают — так, что гул голосов порой заглушает музыку оркестра. Группа подвыпивших парней пробует себя в хоровом пении.

На меня произвело огромное впечатление это зрелище — три тысячи юных танцоров, все примерно одного возраста и все выходцы из маленьких манчестерских домиков. Не помню, чтобы я видел подобное в каком-нибудь другом городе.

В подобных заведениях Лондона всегда представлена публика постарше, но Бель-Вью отдан на откуп молодежи. Здесь в буквальном смысле правит бал юность! Современные юноши и девушки — смелые, энергичные, жадные до удовольствий и, конечно же, совершенно неконтролируемые. Будь у меня знакомый художник, я бы посоветовал ему написать эту толпу и назвать картину «Год 1927 от Рождества Христова».

Наверняка он сумел бы передать этот лихорадочный блеск в глазах и безудержное веселье молодых; эти белые руки, которые заканчиваются сильными, натруженными кистями с лопатовидными пальцами; и яркие вспышки цвета… и ноги; и маленькие девушки в скромных костюмах, никогда не пользовавшиеся косметикой, — они тихо танцуют друг с другом, напоминая маленьких коричневых мышек; и неуклюжие смешливые подростки, которые раскачиваются на месте, подобно парочке дрессированных медведей; все они, как на подбор, в жилетах, все курят сигареты и поминутно наступают на ноги соседям — сущее наказание для девушки, у которой в запасе всего одна пара шелковых чулок.