Сны Сципиона - Александр Старшинов

Спустя три дня после ее свадьбы я проснулся до рассвета от тихого шороха. Горел единственный светильник: темнота противопоказана в городе, отнятом у противника. Еще не начинало светать, и я, опасаясь, что в комнату мою проник убийца (ночевал я во дворце, в крепости), схватил кинжал, что держал под подушкой на ложе. Тут в мутном свете светильника я различил силуэт, явно женский. Поначалу по темным одеждам представилось, что это какая-то рабыня явилась ко мне в столь неурочный час в надежде заполучить от нового господина пару монет за услугу. Но тут гостья сбросила плащ, и я увидел, что это вовсе не рабыня-служанка, а моя гордая красавица-испанка.

Так что рассказчики врут: свой приз Сципион в итоге все равно получил.

* * *

За день я исписал все таблички и так утомился, будто побывал в тяжкой битве. Но в то же время испытывал подъем, схожий с тем, что ощущал после одержанной победы. Я кликнул Ликия, отдал исписанные таблички, чтобы с утра он все перенес на папирус, а сам удалился в спальню.

Уже перед самым сном посетила меня странная мысль: если вовсе не одерживать побед, не устраивать походы, но лишь описывать все это, как отличить выдуманное от подлинного спустя много лет, когда умрут все ветераны и свидетели прежних сражений?

И не нашел ответа…

Поутру прискакал письмоносец на бодрой лошадке, принес известие от Гая Лелия: старый друг обещал навестить меня в моем уединении. По всем расчетам выходило, что Лелий прибудет назавтра после полудня. Редко кому выпадает такая удача: чтобы товарищ по детским играм, когда дружество глубоко западает в душу, уже взрослым сохранил с тобой единение в стремлениях, сходство во вкусах и взглядах на течение жизни.

Лелий еще с давних дней мальчишеских игр признал мое превосходство. Он не пытался казаться слабее или глупее, нежели был по природе, но при этом никогда он не пытался встать выше меня, всегда — только мой добровольный помощник и никогда — соперник. С другой стороны, и я никогда не приписывал себе заслуг тех, кто стоял ниже меня, и никогда не пытался отнять хоть малую часть от славы Лелия. Иногда мне кажется, что именно Гай был на самом деле мне братом, а вовсе не блеклый Луций. Не было дня в моем изгнании, чтобы я не вспоминал его, и прежде всего зарю нашей дружбы, самые первые годы, когда летом в этом самом поместье мы отправлялись на берег моря купаться или устраивали с сыновьями фермеров буйные игры, потешные сражения, погони или игру в мяч. В этих играх Гай всегда был на моей стороне, и, если дерзкие мальчишки из местных предлагали метать жребий, кому и на чьей стороне быть в детской битве за Трою, Гай отказывался, заявляя, что его жребий уже определен навсегда. Незрелый детский ум ставит на первое место забавы и веселье, но мой Лелий поставил выше всего преданность.

Я не знал, показывать ли ему мои записки, или нет. Раздумывал недолго, решил, что не стану. Неведомо, как отнесется к этим рукописям Лелий, тем более что я решил быть в своих записках полностью откровенен. Там нет и не будет худых слов о верном друге, но о себе я вынужден буду написать ужасные вещи.

* * *

После того как завершились наши дела в Новом Карфагене, я оставил в городе солидный гарнизон, куда более сильный, нежели имелся в свое время в распоряжении пунийцев, и выступил с основной армией в Тарракон.

В тот год военные действия более не велись, хотя оставалось еще немало времени до зимней поры — я занимался иными делами: рассылал гонцов, сообщая, как милостиво обхожусь с заложниками, и заключал новые союзы. Мне пришлось скрепить заново союз даже с илергетами, а ведь их измена стоила жизни моему отцу. Однако я пока что не собирался воевать с двумя врагами разом — с местными племенами и пунийцами одновременно. Дел было по горло. Я знал, что многие варвары изменят мне при первом же удобном случае, так что моя испанская постройка напоминала песчаную крепость на берегу — если вода поднимется, то первая же высокая волна смоет с таким трудом возведенные укрепления. И вопрос оставался только один: когда же начнется прилив. Но никакого иного способа удержать Испанию под властью Рима у меня в тот год не имелось. Наверное, многие скажут, что сенат не поручал мне завоевывать эту страну, что я должен был сдерживать карфагенские армии, а не покорять провинции. Это так. Но в тот момент я сам ставил себе цели: как вести войну и чего добиваться. Только лишившийся Испании Карфаген будет повержен. И если кто-то этого не видел, значит, он был хоть и зрячий, но слеп. Я не счел нужным убеждать в верности выбранной стратегии отцов-сенаторов, иначе я бы погряз в бесконечных спорах. Я просто действовал.

И все же, все же, все же… Могу ли я поручиться даже теперь, когда Ганнибал скитается где-то на Востоке, а Карфаген сделался нашим данником, что различал отчетливо все планы пунийцев? Накануне взятия Нового Карфагена они не особенно обращали на меня внимание, уверенные, что я буду сторожить их армии на севере. Но вместо этого мое войско подобно огромной змее совершило смертельный бросок и захватило жизненно важную базу. Младший брат Ганнибала Гасдрубал, в то время занятый войной с карпетанами, даже не попытался подойти к Новому Карфагену, чтобы вернуть его, смирившись в тот год с потерей. Каковы будут планы пунийцев после моей столь дерзкой победы — кто мне мог дать ответ на этот вопрос в те дни? Что планируют карфагенские полководцы? Собрать все силы в кулак и отбить у меня захваченную крепость? Осадить в Терраконе? Выманить и разбить наголову в большой битве? Донесения приходили из разных мест, и нельзя было точно сказать, на что решится враг.

Наконец от новых своих союзников пришли верные известия (сразу из нескольких мест), что ранней весной Гасдрубал Барка оставил прежнюю свою вражду с карпетанами и двинулся на юг в верховья реки Бетис. Что было ему нужно, стало мне понятно много позже, уже после Бекулы: он спешно решил забрать все добытое в рудниках серебро. Как я неожиданным броском отнял Новый Карфаген у пунийцев, так Баркиды решили отнять у Рима Италию. Им нужна была вторая армия, но если не повезет, — только золото и серебро, чтобы нанять новых бойцов. Неравноценный размен в игре. Сознавал ли я в те дни всю тонкость разработанного ими плана? Понимал ли опасность затеянного? Во всех подробностях конечно же нет, я не мог предугадать подобного. Я полагал, что Гасдрубал идет на юг, чтобы разбить римлян в грандиозном сражении и вернуть под свою длань Новый Карфаген. Но то, что лишившись крепости на море, Гасдрубал попробует уйти в Италию, чтобы соединиться с братом, этого я не предвидел. Я думал, что пунийцы непременно попробуют расправиться со мной, как прежде разбили дядю и отца. В их глазах я должен был выглядеть слабым противником — мальчишка с крошечной армией, которому однажды улыбнулась удача. Я готовился к кампании в новом году, сознавая, что теперь должен дать большое сражение и обязан его выиграть.

Как раз в это время из Рима вернулся Лелий, так что, получив донесения, я немедля вышел из Тарракона и скорым маршем двинулся навстречу Гасдрубалу. Иберы продолжали отпадать от Карфагена, я радовался как ребенок, когда варвары являлись ко мне на поклон — выпрашивать свободу для своих жен и детей в обмен на клятву верности. Я и виду не показывал, что торжествую, был уверен в себе, царственно недоступен и одновременно благосклонен и любезен. Но, как я теперь полагаю, эти новые измены туземцев лишь укрепляли Гасдрубала в уверенности, что здесь, в Испании, положение трудно улучшить и надо уходить к Пиренеям, если не удастся разбить меня в большой битве. Я же надеялся, что смогу сам разгромить противника и рассеять его армию. Признаю теперь, что Гасдрубал был более осторожен, чем я рассчитывал, он не собирался ставить все разом на кон в сложной игре и все проиграть.