Бабочка и Орфей - Лина Аспера

вспомнил, что не ответил на вопрос, и попытался затушевать странное обычными бытовыми фразами. — Пожалуй, и сушняка для костра сразу наберём.

Костёр у нас получился поменьше пионерского, но вполне подходил для того, чтобы поджаривать на нём сосиски и с краю печь в золе картошку.

— Где-то в пятом или шестом классе, — начал Тимыч, нанизывая на прутик кусок лаваша, — классручка организовала нам по осени выезд на пикник. Как положено: с костром, перекусом, чаем из термоса. И вот когда сосиски закончились, а настроение что-нибудь поджаривать над огнём осталось, мы стали жарить хлеб.

— И вам сказали, что это извращение — жарить уже испечённое?

— Не в таких выражениях, но да, провели разъяснительную беседу. А что, вас тоже так учили?

— Да, только не в школе. В пионерлагере.

— Понятно, — Тим протянул прутик к костру. — Я в лагерь всего один раз попадал, но до сих пор как вспомню, так вздрогну.

— Почему?

— Люди.

Развернуть его короткий ответ труда не составляло: люди, незнакомые, слишком много; непонятные правила поведения, писаные и неписаные; необходимость участвовать во всяких коллективных мероприятиях. Я искренне посочувствовал Тиму-подростку, пускай сам с адаптацией к социуму проблем никогда не имел.

Помолчали. Тимыч снял с прутика дошедший до нужной кондиции лаваш и сделал из него бутерброд с сыром, я проверил картошку на готовность — ещё чуть-чуть подождать. Вспомнилось, как мы с дворовыми пацанами вечерами сбегали на пустырь у железной дороги, где жгли костры из всякого мусора и рассказывали страшилки про маньяков и нечистую силу.

— Тимыч, а ты в детстве ужастиков боялся? Зомбаков там, домовых? Красную руку?

— Нет, — Тим подбросил в огонь несколько веточек, и костёр выпустил благодарный сноп искр. — Я, как ты любишь повторять, личность уникальная со своими уникальными кошмарами. А что до нечистой силы, то однажды соседка принесла тётушке книжку про всякую потусторонщину и способы борьбы с нею. Смотри, мол, Ильинична, какие страсти рядом живут. Однако тётушка, как человек марксистско-ленинистской закалки, категорически отказалась читать про мракобесие. Книжку сослали в дачный сортир, а уже оттуда её спас я. Прочитал, заинтересовался и несколько ритуалов опробовал на практике. Естественно, результат был нулевым, из чего я сделал логичный вывод: нечистой силы не существует, поэтому бояться её глупо.

Я не спросил, чего он боялся на самом деле. Уверен, это глубоко личное, куда лезть в принципе никому не стоит. Вместо беспардонных расспросов я снова потыкал картошку — ну, наконец-то, испеклась!

— Ужин готов.

— А сосиски — это не ужин был?

— Это была разминка. И вообще, не придирайся к словам, лучше тарелки давай.

— Профессиональная деформация, — извинился Тим и протянул мне две одноразовые миски.

— Да, я понял. Самого иногда бесят неточности формулировок.

— И неоднозначности.

— И «сделай то, не знаю что».

Мы с Тимычем переглянулись и одинаково хмыкнули: программисты, два сапога пара.

Чтобы определить, кто где ночует, перед сном мы бросили монетку. Мне выпала палатка, так что я вручил Тимычу спальный мешок, себе забрал старое верблюжье одеяло и отправился на боковую. Уснул, стоило только закрыть глаза, а очнулся оттого, что меня тихонько потрясли за плечо.

— Дрейк, вставай, — сказал силуэт Тима.

— А? Случилось что-то? — я отчаянно потёр отказывающиеся просыпаться глаза.

— Ничего не случилось. Просто пойдём.

— Куда? Там же темно, деревья спят…

— Там светает, и деревья проснулись, — Тимыч отказался принимать мои возражения всерьёз. — Давай, вставай, пока не опоздали.

Он выбрался из палатки, не оставив мне другого выхода, кроме как страдальчески вздохнуть и последовать его примеру.

Тим повёл меня к обрыву, куда мы ходили вчера, но не по окружной, а напрямик. «Светает», — непонятно объяснил он причину выбранного маршрута. Со сна я всё ещё плохо соображал, однако догадался взять фонарик из бардачка машины: несмотря на сереющее небо, под деревьями по-прежнему стояла глубокая ночь. Мы кое-как продрались сквозь лес и выбрались точно на самой высокой точке холма.

— Смотри! — благоговейно выдохнул Тим-Бабочка, но я уже смотрел.

На росчерки персиковых облаков по нежно-голубому небесному склону востока. На золотой край солнца, выглядывающий из-за горизонта. На тёмные холмы и текущую у их подножий молочную реку тумана. Сколько рассветов я видел за свою жизнь, но такого — такого не помнил.

— Как же красиво, — кто это подумал, а кто сказал? Мы с Тимом синхронно посмотрели друг на друга.

— У тебя лист в волосах.

— А у тебя царапина на щеке.

— Серьёзно? — Тим поднёс пальцы к лицу. — А я и не чувствую.

— На другой.

Я сделал этот жест, собираясь лишь указать, не коснуться, только Тим вдруг отшатнулся, словно уходя от удара. Поскользнулся на мокрой от росы траве, панически взмахнул руками, ловя равновесие.

— Остор-рожно!

Я успел поймать его за предплечье — не тень-Бабочку, а живого человека из плоти и крови.

— С-спасибо. Извини.

— А есть за что?

Так близко, что можно было рассмотреть крохотную каплю запёкшейся крови в уголке царапины на бледной коже щеки.

— Есть.

И вместе с горечью ответа поймать тепло дыхания.

— Тогда извиняю.

Неправильно близко. Но почему я не вижу своё отражение в черноте его распахнутых зрачков?

Что я делаю?

По небесам щедро рассыпалась торжествующая трель жаворонка.

***

Планшет играл для меня «Morning birds» — я оставил эксперименты с будильником и вернулся к проверенной мелодии. Так вот, планшет играл, я остановившимся взглядом смотрел в потолок, а на моих губах остывало послевкусие привидевшегося сна. Остро не хотелось жить, однако и умирать тоже интереса не было. Плавали, знаем, что там, по ту сторону Ахерона. Я взял планшет, выключил побудку и набрал номер Васи Щёлока. Гудки шли очень долго, но наконец на том конце раздалось неприветливое бурканье «Слушаю».

— Недоброе утро, Василий. Будь другом, отпроси меня сегодня у шефа на весь день.

— С отработкой или без содержания?

— Без содержания.

— Хорошо.

— Тогда до понедельника, — я сбросил вызов. Что ж, раз нет настроения на суицид, значит, буду банально пить, пока из ушей не польётся.

Я открыл бар — хороша коллекция! — и решил начать с классики: «Джека Дэниэлса». Закусывать такой вискарь означает расписаться в собственном невежестве, не закусывать — получить обострение гастрита. Я предпочёл не усугублять душевные терзания физическими, поэтому быстро сварганил тарелку бутербродов