Игра колибри - Аджони Рас

– Приятно слышать, но у меня слишком много всего дурного в жизни, начиная от алкоголя и заканчивая личной стороной дела, так что я боюсь показаться унылым засранцем.

– Пускай. – Виктор смерил меня взглядом. – Я тоже не самый веселый на свете парень, да и выпить вина всегда рад. Главное, приятель, перцем не стареть.

Мы рассмеялись тепло, по-дружески, словно знали друг друга очень давно, просто никак не могли встретиться из-за повседневных дел. Перед тем как стройная женщина лет сорока с толстой косой черных волос, огромными глазами так любимого мной кофейного оттенка принесла нам чай, мы говорили о науке и вспоминали жизнь в России. Нет, не критиковали и уж тем более не ругали, а ностальгировали, бережно перебирая каждую деталь и особенность.

Виктор оказался удивительным собеседником, в котором умение слушать и говорить сочетались в той самой золотой пропорции, когда можно вести беседу часами, совершенно не устав и потеряв счет минутам. Виктор шутил, и всегда это было с искрой ума и с благодушным подтекстом, и мы смеялись, смущая домработницу, не понимающую русскую речь и явно приписывающую часть нашего задора на свой счет.

Уже прощаясь у главных ворот, мы с Виктором договорились, что раз в месяц будем непременно встречаться. Я пригласил его к себе на вторую неделю августа, к тому времени надеясь закончить еще одного гнома. Всю дорогу обратно я молился, чтобы Кена и Алисы не было дома, так как сегодня меня безудержно тянуло туда, в ее спальню, где все напоминало о ней, моей Али.

Ровно семь лет назад в этот самый злополучный день я взглянул на Алису как на женщину. Я прошел уже знакомым путем в ее спальню, открыл шкаф с бельем и зарылся носом в футболки, еще хранящие запах ее тела и духов. Как бы я ни призывал самого себя быть благоразумным и держать эмоции под контролем, ничего не выходило. Я стонал, как раненая собака, содрогаясь от одной мысли, что Али в этот самый миг счастлива с Кеном. Как же не хватало мне человека, которому я мог открыть свою тайну и с кем мог бы разделить этот вечер. Я был жалок, с футболкой в руках, стоя на коленях перед шкафом и склоняясь головой к самому полу, словно молящийся, от скручивающей изнутри боли.

Дни, черно-белые и безвкусные, как пресная и остывшая овсяная каша, тянулись медленно и монотонно. Я ждал в гости Виктора. Середина августа стояла жаркой, и он обещался приехать в субботу вечером с вином и креветками, чтобы посидеть и поболтать. Я как раз расставил на столе бокалы и вынес тарелку с сыром, когда телефон издал почти забытое «агу». «Все мужчины такие собственники?» – написала Алиса. Я радостно хлопнул по столу ладонью, так что один из бокалов, подпрыгнув от удара, завалился набок.

«Нет, не все!» – быстро ответил я, но в ответ – ничего. Я сидел и смотрел на экран, ликуя про себя и радуясь ее возможной ссоре с Кеном или простому разочарованию в нем. Мне не была важна причина, главное – то, что она написала и какой смысл туда вложен. Если речь шла о собственниках, значит, он начал ее ревновать, а для мужчин эгоизм и то самое чувство, что женщина принадлежит ему, как рабыня, отнюдь не новость.

Душный вечер с безветренным, застывшим воздухом неожиданно стал не таким тягостным, наполнившись смутной надеждой. Даже Виктор почувствовал эту перемену во мне. Мы болтали о причудах американского быта, к которому каждый из нас подстраивался и привыкал по-своему. Виктор ругал дорогую медицину за поборы тех, кто попадал в ее цепкие лапы с серьезным заболеванием, но хвалил обычных людей за трудолюбие и способность полностью отдаваться делу.

«Если бы наш обычный рабочий на заводе в каком-нибудь Смоленске мог работать точно так же, Россия бы давно вышла из кризиса и если бы не догнала Китай, то как минимум не уступала бы США, а это немало», – рассуждал Виктор, уже хмельной от вина.

– А как у Толстого, в «Карениной»? – вспомнил вдруг я. – Левин рассуждал на ту же тему, но пришел к парадоксальному заключению, что русские не должны копировать западное, потому что тогда работают только хуже. Русский должен работать так, как привык, по своему разумению, беря от Запада лишь то, что сочтет приемлемым в хозяйстве.

– И ты согласен с ним?

– Да, конечно! Посмотри: и ты, и я умеем работать и способны добиться многого, разве мы не пример?

– Да, это так, но ты забываешь, что простого русского мужика обложили менты и чинуши, и он не знает, куда деваться от такого к нему внимания. Мои друзья говорят, что сейчас стало лучше, и я рад, если так. Мечта вернуться на родину еще живет во мне, по крайней мере, детей я воспитываю там и горжусь этим.

– Как?! – удивился я, не поверив собственным ушам. – Они в России?

– Да, – буднично подтвердил Виктор. – Если потом решат жить здесь, не буду препятствовать, но выбор у них должен быть. Это я знаю и в это верю.

– Восхитительно! – воскликнул я, сам не понимая своего ликования. – Как же здорово, что хоть кто-то не ругает Россию и не выливает помойное ведро туда, откуда сам приехал! Это чудесно! У нас много талантливых педагогов, у которых есть чему поучиться.

– Это точно. – Виктор задумчиво склонил голову, и длинные волосы закрыли большую часть лица.

– Я что-то не то сказал? – видя резко изменившееся настроение собеседника, поинтересовался я.

– Нет, все в порядке, – успокоил Виктор. – Просто вспомнил про отца, он тоже преподавал. Мечтал открыть лекарство от сенильной деменции.

– Деменция? Этот термин мне незнаком.

– И хорошо, друг мой, само слово «деменция» с латинского переводится как «слабоумие», но с семидесятых это стали называть болезнью Альцгеймера. Эта зараза уничтожает человека за семь лет и куда страшнее многих из известных заболеваний, которыми страдает человечество. Ирония в том, что он сам страдал от этой болезни и смог продержаться одиннадцать лет, шесть из которых полноценно трудился, а оставшиеся пять…

Виктор глубоко вздохнул, оттянул ремешок часов и провел под ним пальцем. Я молча протянул ему наполненный бокал, он так же молча сделал большой глоток и проговорил:

– В общем, я решил продолжить его дело и, когда стали развиваться микрохирургия, робототехника и нанотехнологии, ухватился за эту идею. Понимаешь, официальная наука считает, что все дело в бляшках, которые образуются в сосудах головного мозга, и тут я в принципе согласен, но самое главное, чего не учитывает эта самая наука, – то, что в мозгу исчезают адресные кластеры, о которых я тебе рассказывал. Мозг просто не может подключиться к нужной киноленте, со временем таких битых секторов становится все больше, и в конце концов организм сдается. Вот я и предположил, что если выявить эти сектора, сохранить их вне разума, а потом искусственно встроить в мозг, то можно значительно исправить положение больных.

– Я до сих пор не могу поверить, что это вообще реально, – уже захмелевший от вина, сказал я. – Мне кажется, это какая-то фантастика из разряда киношных. Нанотехнологии, замена битых секторов, информационное поле в виде кинолент. Прости, Виктор, но в это сложно поверить, особенно мне. Я привык оперировать если и не чем-то осязаемым, то, как минимум, неоспоримым либо подтвержденным опытным путем. А это? Как в такое поверишь?