Последний кит. В северных водах - Ян Мак-Гвайр

На следующий день Самнера трясет такая лихорадка, что он не в состоянии ни править, ни грести. Пока они плывут на восток, продираясь сквозь слои густого тумана и дождь со снегом, он лежит, скорчившись на корме, укрытый одеялом и все равно дрожащий всем телом. Его тошнит. Время от времени Кэвендиш выкрикивает очередной приказ, или Отто начинает насвистывать какую-нибудь немецкую песенку, но в остальном гнетущую тишину вокруг нарушает лишь мертвый скрип весел в уключинах да плеск лопастей, вразнобой погружающихся в воду. Каждый из моряков, похоже, погружен в собственные невеселые думы. День выдается пасмурным, а небо обретает мышастую масть и выглядит рыхлым и несвежим. Два раза до полудня Самнер вынужден снимать штаны и выставлять наружу через планшир собственную задницу, чтобы выстрелить в море пинту или около того жидкого дерьма. Когда Отто предлагает ему бренди, он с радостью глотает его, но в следующий миг рвота уже выворачивает его наизнанку. Моряки наблюдают за происходящим молча, без комментариев или насмешек. Убийство Бэннона притупило их решимость, бросив на полпути между равными, но противоположными страхами.

Ночью они разбивают лагерь у кромки льда, ставят заляпанную кровью палатку и пытаются обсохнуть и поесть. Ближе к полуночи голубоватые сумерки ненадолго сгущаются, превращаясь в яркую звездную темноту, но затем, часом позже, сумерки возвращаются вновь. Самнер потеет и дрожит, то выныривая из тяжелого наркотического сна, в котором его преследуют кошмары, то вновь проваливаясь в него. Вокруг него закутанные тела храпят и пыхтят во сне, словно овцы; воздух внутри палатки, ласкающий его нос и щеки ледяным холодом, отдает рвотой и вонью промежности. Пока его плоть исходит безмолвным криком, требуя наркотика, болит и чешется, разум Самнера странствует по кругу. Он вспоминает путешествие в одиночестве из Дели, унижение в Бомбее, а потом Лондон в апреле. Гостиница «Питер Ллойдс» неподалеку от Черинг-Кросс: запах семени и застарелого сигарного дыма; крики и визг шлюх и их клиентов по ночам; железная кровать, масляная лампа, продавленное кресло с прорезными подбитыми подлокотниками, плюющееся конским волосом и пропитанное медвежьим жиром и макассаровым маслом для волос. Он ест свиные котлеты с горошком и живет в сомнительный кредит. Каждое утро на протяжении двух недель он обходит больницы одну за другой со своими дипломами и устаревшими рекомендательными письмами; он сидит в коридорах и ждет. По вечерам он разыскивает знакомых по Белфасту и Голуэю – не добрых друзей, но людей, которые хотя бы помнят его: Каллагена, Фитцджеральда, О’Лири, МакКолла. За виски с пивом они предаются воспоминаниям. А в нужный момент он просит их о помощи, и они советуют ему попытать счастья в Америке, Мексике или даже Бразилии, где-нибудь там, где прошлое не имеет такого значения, как здесь, где люди чувствуют себя свободнее, и где скорее простят человеку ошибки прошлого, поскольку и сами совершали их. Англия – не место для него, говорят они, во всяком случае, больше не место, она слишком чопорна и строга, и он должен оставить все попытки. Они уверяют его, что, хотя сами и верят в его историю, другие не поверят никогда. Они разговаривают достаточно дружелюбно, иногда – даже по-товарищески, но по их глазам он видит, что они хотят, чтобы он ушел. Новости о его грандиозном провале звучат для них не только как обнадеживающее напоминание о собственном, пока еще скромном успехе, но и на глубинном уровне – как предостережение о том, какие беды могут с ними случиться, если они вдруг утратят бдительность или забудут, кто они такие или кем собираются стать. В своих самых страшных кошмарах они видят в постигшем его позоре яркое и красочное пророчество своего собственного будущего.

По ночам он принимает опиум и гуляет по городу, пока не устает настолько, чтобы можно было заснуть. Однажды вечером, когда он, прихрамывая, ковыляет по Флит-стрит, а потом проходит мимо бара «Темпл» и Королевского судного двора, постукивая тросточкой на ходу, он с невероятным изумлением видит, что прямо навстречу ему идет Корбин. На нем красная униформа, украшенная полученными им медалями за прошлую кампанию; угольно-черные сапоги начищены до зеркального блеска, и он о чем-то беседует с другим, младшим по возрасту и званию, офицером с усиками и одетым ему под стать. Оба курят манильские сигары и смеются. Самнер застывает на месте в тени декорированного зубцами дверного пролета и ждет, пока они не поравняются с ним. Стоя в ожидании, он вспоминает поведение Корбина во время военного трибунала – небрежное и беззаботное, естественное, как будто даже когда он лгал, правда оставалась его собственностью, которую он мог даровать кому-либо исключительно по собственному усмотрению. Вспоминая эту сцену, Самнер чувствует, как в груди у него зарождается лавина гнева: мышцы на ногах и горле напрягаются; его начинает бить крупная дрожь. Два офицера подходят ближе, и на какое-то ужасное мгновение ему вдруг кажется, что он лишился плоти и превратился в существо высшего порядка, словно тело его вдруг становится слишком маленьким и уязвимым, чтобы вместить и сдержать распирающие его гневные мысли. Когда они проходят мимо, смеясь и покуривая свои сигары, Самнер выходит из дверного проема. Он похлопывает Корбина по эполету с медными украшениями и, когда тот поворачивается, чтобы взглянуть, кто это, наносит ему сокрушительный удар в лицо. Корбин валится на землю, как подкошенный. Офицер помоложе роняет сигару на землю и во все глаза смотрит на него.

– Какого черта? – восклицает он. – Какого?

Самнер не отвечает. Он смотрит на человека, которого только что ударил, и со внезапным озарением вдруг понимает, что это – не Корбин. Да, кое-какое внешнее сходство, безусловно, имеется – оба примерно одного роста и возраста, но во всем остальном они ничуть не похожи друг на друга – волосы, бакенбарды, форма и черты лица – даже военная форма и та совсем другая. Ярость Самнера тут же утихает, он приходит в себя, возвращается в собственное тело, к глубоким унижениям реальности.

– Я принял вас за другого, – говорит он мужчине. – За Корбина.

– И кто, будь он проклят, этот Корбин?

– Полковой хирург.

– Какого полка?

– Королевские уланы.

Офицер качает головой.

– Следовало бы сдать вас констеблю и отправить под суд, – говорит он. – Богом клянусь, именно так я и должен был поступить.

Самнер пытается помочь ему, но мужчина отталкивает его. Прикоснувшись к своей щеке, он кривится от боли, а потом окидывает Самнера внимательным взглядом. Щека уже покраснела, но крови нет.

– Кто вы такой? – спрашивает он. – Ваше лицо мне знакомо.

– Я – никто, – отвечает ему Самнер.

– Кто вы такой? – повторяет тот свой вопрос. – И не вздумайте лгать мне.

– Я – никто, – вновь отвечает Самнер. – Пустое место.

Офицер согласно кивает.

– В таком случае подойдите сюда, – говорит он.

Самнер делает шаг, оказываясь к нему вплотную. Мужчина кладет руку ему на плечо. От него пахнет портвейном и фиксатуаром для волос.

– Если вы действительно никто, – говорит он, – то, думаю, не станете так уж сильно возражать против этого.