Город Солнца. Глаза смерти - Евгений Рудашевский

Максим попросил Аню заехать на Пречистенку. Хотел увидеть особняк, изображённый Бергом, и по возможности заглянуть внутрь. Знал, что особого смысла в этом нет, но, оказавшись рядом, решил не упускать такую возможность.

Припарковались в глубине Барыковского переулка. До особняка прошли пешком и обнаружили, что попасть туда не удастся. В здании обосновалась частная компания, и взглянуть на главный фасад можно было только издалека, через решётку.

Мама уже показывала современную фотографию особняка, и Максим сейчас не удивился, увидев, что тот совсем не похож на особняк с картины Берга. Теперь это было совершенно другое здание с неказистым, заполненным чёрными иномарками двориком, с автоматическими воротами и стоящими на въезде охранниками в чёрных пиджаках. Правый флигель, на углу Пречистенки и Барыковского переулка, оказался вовсе изуродован: в тридцатые годы его перестроили в жилую пятиэтажку. Она, в общем-то, была не такой уж страшной, однако при уцелевшем флигеле со стороны Сеченовского переулка смотрелась неуклюжей опухолью с наростами куцых балконов. От изначального ансамбля, намеченного при Архарове, а затем доведённого до ума при Бибикове, здесь почти ничего не сохранилось.

Нужно было ехать дальше. На самóй Пречистенке ответов не нашлось.

Проехали Волхонку и, в последний момент проскочив светофор Боровицкой площади, оказались на Моховой. Максим с сомнением смотрел на бронзового, вооружённого мечом и крестом Владимира, на серую коробку Ленинки и вечно сутулого, облепленного голубями Достоевского.

Не верилось, что справа, на месте Манежа, когда-то шумел настоящий рынок. Там торговали мхом, деревом, керамикой. У стен Кремля протекала Неглинная. В ней ловили рыбу, а правый берег – тот, где теперь лежал асфальт Моховой и где Аня вела свой салатовый «Дэу Матиз», – был высоким, холмистым. На холмах стояли церкви, терема, каждый из которых был отдельным мирком, а по соседству с моховым рынком виднелись мельницы, тянулись рыхлые полосы овощных грядок. Чуть в стороне, возле Боровицких ворот, шумел Ленивый Торжок со своими возчиками, торговцами, лодочниками.

Обо всём этом не осталось даже памяти. Холмы сровняли, реку спрятали под землю, сковали кирпичными сводами, превратили в грязный сток плесневелого коллектора. Максим с сожалением думал о старой Москве – чаепитной, ленивой и провинциальной. Ту Москву он мог бы в самом деле полюбить и назвать родной.

Наконец добрались до Нового Арбата. В плотной и пёстрой застройке не сразу нашли «Изиду», а когда нашли, увидели, что она ещё более скромная, чем им показалось по фотографиям в интернете.

Небольшой магазинчик с бордовыми панелями на стенах и красными вытоптанными ковровыми дорожками между стеллажей и застеклённых шкафов. Магазинчик был завешан ткаными абажурами, полотнами масляной живописи, киноафишами, иконами в серебряных и деревянных киотах, заставлен антикварными стульями, лампами, всевозможными поделками из камня и страшными механическими куклами. Вся эта древняя рухлядь в целом смотрелась интересно, но Максим не смог бы выделить здесь что-то отдельное, по-настоящему красивое и притягательное. Из покупателей им с Аней встретился лишь один старичок. Он застыл над разворотом спрятанного в витрине фолианта и в своей неподвижности сам казался очередной древностью, привезённой сюда для продажи.

Максим в сомнении остановился у стеллажа с фарфоровыми статуэтками. Подумал, что здесь, как и в особняке на Пречистенке, не найдёт ничего важного. Захотелось развернуться и уйти. Если бы рядом не было Ани, он бы так и поступил. К тому же дома ждала установленная в маминой комнате скрытая камера.

Когда Максим признался, что не может получить доступ к маминой почте, Дима сразу предложил воспользоваться его шпионским набором, а в понедельник вечером привёз камеру – неприметную, сделанную в форме брелока. Заложили её в папку с университетскими работами Максима. Она давно лежала на столе и подозрений не вызывала – с тех пор как Максим перешёл на мамин компьютер, он нередко оставлял у неё свои бумаги. Камера была направлена на клавиатуру. Аккумулятора и внутренней памяти хватало на шестнадцать часов автономной работы, и Дима рассчитывал заснять, как Екатерина Васильевна вводит пароль. Максиму эта затея не понравилась, однако он понимал, что другого выхода у них нет. Ему нужно было добраться до переписки с краеведом.

– Ты чего? – Аня уже прошла вглубь магазина и теперь вернулась за Максимом.

– Всё в порядке. Идём.

Серый, местами растрескавшийся потолок казался непривычно низким, давящим. Матовые трубки люминесцентных ламп издавали едва различимое гудение, а две хрустальные люстры висели исключительно для продажи, в них даже не было лампочек.

Через узкий проход между сгруженных одна на другую картин в массивных резных рамах Аня и Максим пробрались к столу продавца.

На столе неровными стопками возвышались книги в потемневших переплётах и синие, ещё не запечатанные почтовые коробки с бережно выведенными именами и адресами. С краю лежала раскрытая подшивка «Брачной газеты» за 1917 год.

Прочитав последнее объявление, Максим усмехнулся. Вспомнив, что Анин отец возглавляет московский филиал какой-то фармацевтической компании, показал Ане газету и только сейчас увидел, что за столом сидит продавец.

Это был невысокий мужчина лет пятидесяти, с сальными волосами, приглаженными так, чтобы хоть отчасти прикрыть лысину на макушке. Одетый в коричневую двойку и полосатую рубашку с закатанными рукавами, он застыл над клавиатурой и теперь с интересом разглядывал Максима.

– Вы Покачалов, – уверенно сказал Максим.

Продавец неопределённо кивнул, а в его взгляде промелькнул страх.

Максим наконец понял, почему захотел уйти из магазина, едва они с Аней пересекли его порог. Ум услужливо подбрасывал противоречивые доводы, но истинная причина была проста: Максим опасался именно такого взгляда. Взгляда, в котором страх перемешается с узнаванием. Максиму было неприятно, что он в свои девятнадцать так похож на отца.

– Мне нужно с вами поговорить.

– Вот как. – Покачалов убрал руки от клавиатуры. – И о чём же?

Максим замешкался. Чувствовал, что разговор нужно начать как-то иначе. Голова теперь болела ещё сильнее. Пульсировала тупыми уколами под теменем. В магазине было пыльно, душно, а к общему раздражению примешивалось недовольство собой. Максим так толком и не подготовился к этой встрече. Надеялся, что слова найдутся сами.