Военное дело Московского государства. От Василия Темного до Михаила Романова. Вторая половина XV – начало XVII в. - Виталий Пенской

Итак, «урядив полки», договорившись о порядке взаимодействия в предстоящей битве и «изьясачившися», государевы воеводы и начальные люди выстраивали свои полки и сотни, готовясь вступить в бой с неприятелем. Увы, не совсем, правда, ясно, как именно выстраивались «полки»-«дивизии» на поле битвы – всегда ли полк Правой руки становился справа от Большого полка (который был в центре) и точно так же всегда ли полк Левой руки занимал левый фланг боевого построения, а Передовой и Сторожевой полки становились впереди, образуя первую линию боевых порядков, и завязывали бой. В XVI в. русские рати дали не так уж и много «правильных» полевых сражений, и еще о меньшем числе их у нас более или менее подробные и, что самое главное, внятные описания. Так, «Московский летописец», повествуя о битве при Молодях, отмечал, что 29 июля 1572 г., когда хан послал свои «полки» к русским позициям, русские «полки учали, выходя из обозу, битися: большей полк, правая рука и передовой и сторожевой, которой же полк по чину. А левая рука держала обоз»[328]. Но в этот день, по замечанию неизвестного автора повести о Молодинской битве, «наши плъкы с крымскими людми травилися, а съемного бою не было»[329], то есть битва не перешла в решающую стадию, ограничившись «травлей» – схватками отдельных бойцов и небольших отрядов. 2-го же августа, отразив татарский штурм русского вагенбурга и гуляй-города, большой воевода князь М. И. Воротынский бросил в лобовую контратаку усиленный Передовой полк. Сам же большой воевода во главе Большого полка совершил фланговый маневр и ударил по неприятелю, связанному схваткой в ратниками Передового полка, с тыла. Но даже из подробного как никогда прежде описания Молодинской битвы неясно, как именно были построены в этом бою Передовой и Большой полки. Можно лишь предположить, что они, как описывали боевые порядки русских «полков»-«дивизий» поляки, были выстроены в 2–3 линии или эшелона «гуфами», которые были составлены из одного или нескольких служилых «городов», разбитых на «сотни» (еще одно новшество, введенное Иваном IV в ходе 3-й «казанщины» – правда, и в этом случае неясно, носили ли эти «сотни» характер тактических единиц, или же это были сугубо административные подразделения[330]). Однако это не более чем предположение.

Любопытное свидетельство оставил польский шляхтич С. Немоевский, уже упоминавшийся нами прежде. Он писал, что «боевой порядок у них (московитов. – В. П.) всегда один: строятся по уездам; они знают наперед, кто обязан держать правое крыло, кто – левое, равно как и то, кто имеет стать в голове, кто позади, так что они всегда готовы без построения»[331]. Фраза более чем примечательна – из нее следует, что, во-первых, каждая служилая корпорация-«город» составляла отдельное подразделение внутри титульного полка, а во-вторых, «города» заранее знали, кто какое место в боевом построении должен занимать. Напрашивается предположение, что при составлении полковой росписи разрядные дьяки и подьячие старались вписывать «города» в полки, следуя своего рода чиновной «иерархии» служилых корпораций. Это облегчало построение и управление войском, ибо выставляемые «городами» подразделения (поляки именовали их «гуфами»), раз за разом занимая определенное место, знали, что и в каком порядке им надлежит делать в походе и в бою.

Что любопытно – при анализе описаний сражений, которые давали русские воеводы государевым недругам в эти полтора с лишком столетия, складывается впечатление, что их тактика постепенно эволюционировала от активной, наступательной к оборонительной, когда, по словам отечественного военного историка О. А. Курбатова, государевы воеводы «прятали своих ратников в максимально укрепленных «обозах» и лагерях и оттуда производили разнообразные диверсии»[332]. И похоже, что эта эволюция во многом была обусловлена, с одной стороны, ростом численности русских ратей (о чем мы уже писали прежде) и, следовательно, ростом проблем, связанных с управлением таким войском. С другой же стороны, переход к «оборонительной» тактике был связан с ростом удельного веса пехоты и артиллерии в выставляемых московскими государями полевых ратях, нуждавшихся в хорошей защите.

Действительно, если мы возьмем, к примеру, самые известные сражения 2-й половины XV – начала XVI в. – такие, как битвы под Суздалем в июле 1445 г., на околице Русы в феврале 1456 г., на реке Шелонь в июле 1471 г., на Ведроши в июле же 1500 г. и в сентябре 1514 г. под Оршей, то перед нами окажутся типичные «кавалерийские» сражения, в которых конница играет заглавную роль, а пехота если и присутствует, то на вторых ролях (кроме, пожалуй, Оршанской битвы, но это исключение из общего правила касается литовцев, но не русских). Из сбивчивых, порой даже «мутных» и противоречивых описаний этих битв можно предположить, что русские воеводы имели в обычае эшелонировать боевые порядки своих ратей в глубину в несколько линий (во всяком случае, именно так можно истолковать, к примеру, свидетельство 1-й Софийской летописи о том, что в злосчастной битве под Суздалем русские трижды сходились с татарами и только на третий раз «поганые» одолели «хрестьян»[333]).

Эшелонирование боевых порядков как всей рати, так и составляющих ее отдельных «полков» позволяло воеводам активно маневрировать силами на поле боя, сменяя потрепанные отряды свежими, наращивать удар из глубины или же, связав неприятеля боем с фронта, внезапно атаковать его «западным» «полком» с фланга и тыла. Примерно так было под Русой в феврале 1456 г., когда небольшой передовой русско-татарский отряд вынудил новгородскую рать преждевременно развернуться в боевой порядок и втянуться сперва в схватку, а затем в преследование отходящих неприятелей. И когда смешавшие строй новгородские конные латники втянулись на узкие заснеженные улицы Русы, они попали под ливень стрел, выпущенных спешенными (?) московскими лучниками, а с тыла и фланга их атаковала другая «великая рать» москвичей[334]. Подобным образом действовали московские воеводы летом 1471 г. на Шелони и летом 1500 г. на Ведроши[335]. И в том и в другом случае высланный вперед московский передовой «полк» завязывал бой, вынуждая неприятеля контратаковать (можно предположить, что важную роль на этом этапе играли конные лучники, русские и татарские – стоять на месте под ливнем неприятельских стрел не очень приятно, и контратака против проносящихся вдоль твоего фронта вражеских лучников напрашивалась сама собой. И как тут не вспомнить про описанный Герберштейном «танец» в исполнении что татар, что русских – маневр, суть которого заключалась в том, что отряд лучников «закручивал» перед фронтом неприятеля смертельный «хоровод», осыпая врага стрелами при сближении с ним, проносясь вдоль него и на отходе[336]). И когда торжествующий было свою победу противник бросался преследовать отходящих московских «резвецов», он неожиданно натыкался на главные силы русских. Естественно, что расстроившиеся в ходе первого «соступа» и последовавшего за ним преследования неприятельские «полки» не выдерживали контратаки свежих московских сил и, опрокинутые в сабельной рубке, начинали откатываться назад. Неожиданный удар «западного полка» в тыл и фланг противника довершал его поражение.