Божьим промыслом. Пожары и виселицы - Борис Вячеславович Конофальский

значит, унесли. Целый сундук! — воскликнул оруженосец. — А то мы с госпожой всё сидели да гадали, чем они там звенели в темноте.

— И сундук тот был пудов на десять, не меньше… — говорит Волков и глядит на Хенрика. Тот сидит у одного из зубцов башни, побитую руку прижал к груди, тряпка на ней почти вся пропиталась кровью. Первый оруженосец опустил голову низко, и непонятно, спит он или бодрствует.

— Как он? — спрашивает генерал.

— Как вы ушли, я с ним поговорила немного, он очень стойкий человек, очень сильный, он делал вид, что ему совсем не больно, с таким достоинством мне отвечал, — рассказывала принцесса, — а потом стих и с тех пор он, кажется, и не пошевелился даже.

— Точно спит, он почти всё вино выпил, — добавил фон Готт.

— Если спит — это хорошо, это значит, боль утихла, — Волков знал, что говорил, уж он-то в ранах кое-что понимал. — А вино оставьте при нём, мы обойдёмся.

— Я так и думал, — ответил фон Готт. — А нам и воды довольно будет.

— Барон, — продолжала принцесса, — вы, наверное, устали, вам надобно отдохнуть.

Вообще-то генерал бы не отказался, но тут же он подумал про случай с тенью и небольшим кинжалом, который из неё выпал. Рисковать Волков не хотел.

— Ваше Высочество, да и вы, фон Готт, ложитесь спать возле костра на свету, чтобы я вас видел, я спать не буду. Бодрости до утра у меня хватит, я днём спал.

Сказано это было тоном безапелляционным, и никто ему перечить не стал. Маркграфиня расстелила свой плащ под зубцом стены у огня, а фон Готт просто лёг рядом. Барон же поглядел на раненого своего оруженосца, подбросил пару щеп в костёр и наконец сделал то, о чём думал уже давно: взял кувшин с отбитым горлышком, выпил воды из кувшина. Пил, пока не напился, ведь если и вправду хозяева замка сбежали вместе со своей челядью, то, когда придёт Брюнхвальд, он будет пить вино из их подвалов.

«Господь милосердный, пусть Кляйбера не схватят, пусть он добежит до Карла. Пусть Карл поторопится и придёт завтра!».

Волков подошёл к южной стене, думал поглядеть на юг, да там разве что увидишь в такой-то мгле. А тут ещё опять снизу тухлым мясом потянуло. И он снова попросил:

«Господь, пусть Карл поторопится».

* * *

Маркграфиня проснулась, когда уже рассвело. Ночь была очень, очень тихой, а вот уже рассвет…

— Что это? — она встала рядом с генералом и стала укладывать волосы, совсем не стесняясь мужчины, причём делала это, как он её и просил, из-за зубца не высовываясь. Женщина была очень мила со сна, пусть даже ей пришлось спать у костра под открытым небом, пусть ей нечем было умыться, всё равно она была хороша собой. — Отчего они так ревут?

— Нынче утром коров никто не пришёл доить, Ваше Высочество, — ответил генерал, — животные привыкли, что их доят на рассвете.

— А что же, вся челядь разбежалась? — она собрала волосы в косу и завязала её красной верёвочкой, совсем как простая дворовая или деревенская девица.

— Ни одного, как рассвело, я не видел.

— Неужто сбежали все? — удивлялась маркграфиня, глядя на него с радостью или, может, с облегчением.

— Кажется, сбежали, — отвечал ей генерал не так уж и весело. «С моим серебром». Он смотрит на колодец, что находится с другой стороны двора. — Нам нужна будет вода…

— Вода? — переспросила принцесса.

— Раненому наутро очень хочется пить, и я думаю сходить за водой, принести пару вёдер.

— Ах, как это было бы хорошо, я бы хоть умылась, — она поглядела на генерала и, кажется, действительно была бы рада воде.

И тут он говорит ей:

— Ваше Высочество, может, пока я не ушёл за водой… — он не договорил, думая, что она сразу поймёт его.

Но она не поняла.

— Что?

— Ну, — продолжал генерал, — пока я не ушёл, может, вам надобно спуститься вниз. Проснувшись, люди часто испытывают надобность… И пока я тут…

— Ах вот вы о чём! — она опять смотрела на него, и во взгляде её явно проглядывала благодарность. А на щеках женщины проступил румянец. — Да, мне это надобно.

— Так пойдёмте прямо сейчас, я только разбужу оруженосца, — говорит он и поворачивается к спящим оруженосцам. — Фон Готт, просыпайтесь. Пора.

— О, — кряхтит тот, открывая глаза, но даже не подняв головы. — Как плохо спать в доспехе.

— Просыпайтесь, просыпайтесь, — настаивает генерал. — Я скоро пойду за водой, вы закроете за мною дверь.

— Да встаю я, — фон Готт садится, поправляет на себе латы и потягивается; замечает, что и Хенрик тоже открыл глаза, и сразу спрашивает: — Ну ты как?

Волков тоже подходит к раненому.

— Как вы, — он первый раз обращается к своему первому оруженосцу в такой форме, — друг мой?

— Терпимо, сеньор, — отвечает тот хрипло, но руку к груди так и прижимает. Сам же он очень бледен, его кожа на лице почти желта, так часто бывает с теми ранеными, что потеряли много крови. Тем не менее он добавляет: — Рука почти не болит.

— Мужайтесь, друг мой; кажется, колдуны сбежали со своей челядью и солдатами, а Кляйбер вчера ушёл незамеченный, я надеюсь, что Брюнхвальд уже идёт сюда. Как придёт, тотчас повезём вас к врачу, а пока я схожу к колодцу за водой.

— Да, — всё так же хрипло отвечал Хенрик, — воды я бы выпил.

Глава 24

Он на всякий случай взял с собой павезу, топор заткнул за пояс за спину, ну и сумку с пистолетами повесил на грудь.

— Вы уж там будьте поосторожнее, сеньор, — наставлял его перед выходом фон Готт. — Не верится мне, что эти сволочи так просто сбежали. Хитрые колдуны могли что-то оставить…

— Что же? — поинтересовался Волков.

— Откуда же мне знать все их подлости, — отвечал ему оруженосец. — Знай я про их козни, так бы и сказал, а тут могу только просить вас об осторожности, — и добавил: — А то останусь я один с маркграфиней и раненым Хенриком. И