Наедине с суровой красотой. Как я потеряла все, что казалось важным, и научилась любить - Карен Аувинен

Хорошая новость, сказала она, состоит в том, что опухоли маленькие и медленно растущие. Они хорошо отзываются на медикаментозное лечение, которое заодно помогает справиться с артритом.

Лорен улыбнулась и погладила Элвиса по голове. Она знала.

– Это не та болезнь, что убьет его, – сказала она, целуя пса в нос.

* * *

Я давно уже считала февраль самым жестоким месяцем – месяцем коротких дней и отсутствия света, когда больше невозможно подсластить пилюлю зимы праздничной иллюминацией и игристым вином. В порыве, вызванном наполовину наглостью, наполовину отчаянием, я устроила первый тематический ужин «Гребаный Т. С. Элиот» еще в магистратуре Колорадского университета, драматически заявив, что он «принесет свет потемневшему миру». А потом занималась готовкой три дня, выставив пять перемен блюд для каравана моих самых ярких друзей-писателей в честь события, которое, как я обещала, будет «вечером высокой кухни и помпезности».

И февраль был уже на пороге.

Почти пятнадцать лет я тратила весь январь на подготовку, перерывая стопки кулинарных книг и журналов так же жадно, как когда-то ела вафли. Хрум! Хрум! Я грезила о продуктовых сочетаниях с намерением ослепить гостей и составляла списки впечатляющих блюд. Далее приходила тема, после которой составлялось меню. Однажды темой были «Четыре времени года», в меню входил весенний мусс из артишоков и осеннее утиное конфи-рагу. Томатный суп pappa al pomodoro олицетворял лето, а рулетики с начинкой из пашинного стейка – зиму. Каждое из блюд сопровождалось «своими» вином и музыкой. В другой год расшитая бисером и одетая в «варенку» компания из Джеймстауна расселась на полу конюшни в каньоне Лефт-Хэнд и лакомилась марокканским тажином с бараниной и бстеллой[47], хватая еду руками, под игру в разгадку тайны убийства в коммуне времен шестидесятых.

Все эти годы «Гребаный Т. С. Элиот» был для меня возможностью отвлечься, игривым пальцем, сунутым под мышку года и в мой вечно слишком скудный бюджет. Это было радостное «пшел на», мой собственный праздник.

Но готовила я его всегда одна и только своими руками.

В этом году я была утомлена до мозга костей, усталая от бесконечных забот. Я не высмотрела ни единого рецепта. Январь прошел в ежедневной битве с курганом льда под москитной дверью. В водопроводных трубах образовалась очередная протечка, и из-за бесконечного чередования морозов и оттепелей на террасу постоянно капало. Если бы я ежедневно не занималась отбиванием льда, то не смогла бы открыть дверь. В ход шли все средства – лопата, топор-колун, скалка. Ледоруба у меня не было. Подтаявший лед сыпался вниз сквозь щели в настиле. Однажды, вернувшись домой из «Мерка», мне пришлось отбивать лед в темноте кирпичом, прихваченным со двора, под аккомпанемент лая и скулежа Элвиса, запертого внутри.

В этом году, решила я, Т. С. будет иным. Я куплю шампанского, поставлю тесто, приглашу свою обычную компанию – друзей, которые умели говорить так же хорошо, как и есть, – и попрошу их привезти с собой ингредиенты для пиццы. Я назначила дату ужина на Валентинов день, попросив придумать такие пиццы, которые вызывали бы ассоциацию с чувственностью, с сексуальностью и страстью, флиртом и желанием.

Вечер выдался морозным даже по февральским стандартам. Снежные хлопья перчили воздух, дразня, летя по косой в метели, которая пришла с сильным ветром с Континентального водораздела. Этот тип «бурана» – порой с густыми снежными вихрями, – как правило, лаял, но не кусал. Снег не задерживался. Элвис потрусил во двор встречать гостей, одетый в комбинезон; он уже чувствовал себя лучше. Внутри дома было уютно от огня в печи и плавающих свечей, мерцавших на всех открытых поверхностях.

Джудит и Дэвид прибыли первыми, привезя закуски – спаржу и баранину, маринованную в розмарине, – ее я тут же выложила на гриль. Джудит набросила тонкую шаль ягодного цвета из ангоры, которую я связала ей на Рождество, на Дэвиде была нежно-лавандовая классическая рубашка.

Элвис громко залаял у двери, как раз когда мы расположились в комнате. Не успела я встать, как в дом легким ветерком влетела Джулия, подруга Элизабет из Рима, сопровождаемая Клинтом и Жак. Джулия, величавая, как статуя, была одета в шелковое платье-футляр и леггинсы с высокими итальянскими кожаными сапогами. Она была историком искусств в Колорадской университете, где я занимала должность лектора, и актрисой, снимавшейся в итальянских порнофильмах, также она сыграла небольшую роль с текстом – Четвертой туристки-лесбиянки – в художественном фильме «Под солнцем Тосканы». Джулия говорила на полудюжине языков. Ее жених Павел собирался приехать позже со своим другом Сидом, который иначе бы встречал свой день рождения в одиночестве. Сид был милым человеком, одним из тех хилых фанатиков-инженеров, которые, кажется, не способны говорить ни о чем, кроме предварительных обсервационных тестов и траекторий. Его по-калифорнийски светлые волосы были слишком длинны, спускаясь гораздо ниже плеч и образуя несколько напоминавший швабру занавес.

Я подала на стол баранину и спаржу и стала наблюдать, как Клинт – тихий, стеснительный мужчина – заигрывает с Жак. Жак присутствовала на нескольких прежних ужинах Т. С., когда была незамужней, двадцати с чем-то лет выпускницей факультета английского языка Колорадского университета, прежде чем стать корпоративным тренером и замужней матерью четверых детей. Клинт нашептывал ей на ушко, его ладонь нежно касалась ее волос. Жак казалась незаинтересованной, ее голубые глаза следили за другим разговором, но в прикосновениях ее мужа была нежность. Он наклонялся к ней с фамильярностью, характерной для двух людей, которые провели вместе немало времени. Это был общий язык, несказанная близость. Всего на миг я была загипнотизирована тем, что между ними происходило.

Когда приехали Павел и Сид, я наполнила бокалы шампанским, и мы дружно подняли их.

– За долбаного Т. С. Элиота! – вскричали мы.

Пары одна за другой ускользали в кухню и возвращались с пиццами. Мы если «Обнаженную пиццу» с чесноком и четырьмя видами сыра; другую – с грибами и мятой, – под названием «Земные наслаждения», по словам Павла, она пахла «как победа». Последней была пицца «Тициан», разумеется, придуманная Джулией, с грибами и трюфельным маслом, листочками поджаренного шалфея и козьим сыром, накрытая прозрачными ломтиками прошутто после того, как ее вынули из духовки.

Мы менялись местами с каждой новой пиццей, сидя по очереди на диване и моем единственном стуле или на полу, по которому я разбросала подушки и дзафу[48]. Время чопорной рассадки за столом с приборами и бокалами прошло. Вместо этого мы облизывали испачканные пиццей пальцы, болтали и смеялись. Ощущалась особая близость, которой не хватало в прежние годы. Возможно, разница была во мне. Никакой необходимости спешить мыть посуду, никакой срочности в подаче очередной перемены, никакой горы кастрюлек в раковине. Я просто упивалась всем этим. Для меня это была самая легкая из всех устроенных мной вечеринок.