Дикая жизнь - Фиона Вуд

– Трудно ему, – сказала она. – Все мы, остальные, думаем, как плохо там пахнет, когда мы наконец уедем отсюда, и как бы не забыть дружески улыбаться, но я-то знаю, что Майкл сидел там с грузом осознания бренности жизни на плечах и все сильнее беспокоился о том, что когда-нибудь и он потеряет свой разум.

Она была права. Я спросила:

– А он с кем-нибудь встречался?

– Нет, но ты ему нравишься, – ответила она.

– Я не в счет, и если уж говорить начистоту, ему нравишься ты.

– Да, но только теоретически.

Нам обеим известно, с каким энтузиазмом он воспринимает теории.

Ей хватило честности признать это.

Глазеть в окно автобуса, смотреть, как деревья проносятся мимо, а небо остается неподвижным, – пожалуй, мой самый любимый способ проводить время, хоть и возвращаемся мы в школу. Я сижу рядом с Лу, которая, как обычно, читает. Бен прямо передо мной, рядом с Бисо: они убеждают друг друга послушать какие-то никому не известные записи рэпа.

Лу остается загадкой. Даже в условиях корпуса – инкубатора для эмоций, где нервные срывы периодически случаются у каждой из нас, даже после ее выступления, даже несмотря на то, что я наблюдаю за ней вблизи ежедневно. Ясно, что для нее Майкл и романтика вообще никак не связаны, но почему бы и нет? Может, дело в том парне с фотографий на закладке? Встречаются ли они до сих пор? Может, это он шлет ей письма из Франции?

С тех пор, как она выступила на концерте, у нее появилась толпа поклонников, фанатов инди. Ее, похоже, это вообще не волнует, но я знаю, что ее обхаживала «Миро» – самая крутая группа в нашей параллели.

Она проводит много времени за чтением, подолгу возится с фотоаппаратом, голубой замазкой, всякими пушинками, волокнами и веточками. Может, собирает образцы «уникальных» элементов «новых медийных технологий» для своего портфолио. Так преподаватель живописи, мисс Боттрелл, обычно называет все концептуальное или абстрактное.

Когда я спрашиваю об этом Лу, она делает довольный вид (на свой лад), то есть сдержанно и суховато улыбается.

«Всему свое время», – загадочно говорит она.

вторник, 13 ноября

В числе всего прочего, что Майкл читал в доме престарелых, были стихи Уилфреда Оуэна. Майкл рассудил, что Линдсей, скорее всего, имел отношение ко Второй мировой войне и что у него наверняка были друзья и родные, ушедшие на нее по своей воле или вынужденно.

Он читал стихотворение «Тщетность» о погибшем солдате, которое начиналось со слов «на солнце вынеси его, что некогда будило нежно…», и пока он произносил это, я поняла, что ему незачем заглядывать в текст – он знал стихи наизусть.

Он все продумал заранее, позаботился о потерявшем разум старике, догадался, что может быть важно для него.

Если Сибилла станет встречаться с Майклом, ей достанется второй из самых внимательных и предусмотрительных парней во всем мире.

На обратном пути он все еще тревожился из-за письма; похоже, со временем его тревога только нарастала. Ему уже казалось, что окружающие ухмыляются и многозначительно поглядывают на него, как будто что-то знают. Но никаких открытых заявлений не прозвучало, и он пришел к выводу, что всему виной его паранойя.

Не удержавшись, я принялась расспрашивать его про «Сибиллины таблетки». Неужели ему было не страшно глотать волос, скатанный в шарик? А если бы его стошнило им, как кошку?

Вряд ли. Он принимал их в умеренных количествах, выдерживая интервалы между приемами. Не более одной в неделю. Во избежание передозировки. Хорошего понемножку. Потому что в них особенная магия. Он виновато улыбнулся; если бы он начал принимать их слишком часто, они могли бы утратить свою чудодейственную силу.

Как он вообще до этого додумался? Просто вертел в руках волос, пока случайно не скатал из него крошечный шарик? Он читал, что по волосу можно определить ДНК, вот и подумал, что было бы неплохо ввести частичку того, что он считал силой Сибиллы, в собственный организм. Он знал про ДНК в возрасте… сколько ему тогда было?

Четыре года…

Ясно. Все логично. Я задумалась бы о том же, если бы в свои четыре года знала такие вещи и хотела воспользоваться как лекарством могущественной ДНК своего друга.

Мы с Беном ушли в однодневный поход каждый со своей группой. Погода идеальная, тихо и свежо. Насекомые жужжат в воздухе, полупрозрачные гряды облаков протянулись по утреннему небу.

Мы встречаемся на назначенном месте, у трехмильной метки на маршруте. Как и было задумано, мы с Беном отделяемся от групп и идем дальше одни. Бен впереди: во время одной из пробежек он нашел место, которое хочет показать мне. Мы шагаем по тропе вдоль ручья Макмахона в сторону оврага Мертвой лошади. Мысленно напоминаю себе про маркер и про то, что на обратном пути надо не забыть поставить апостроф.

На нас обоих ботинки, шорты и гетры. Бен в футболке, я – в легкой рубашке с длинными рукавами и широкополой шляпе, и каждый сантиметр кожи, видной из-под одежды, намазан солнцезащитным кремом. Я всегда в режиме профилактики ожогов, и неудивительно – с моей кожей «белее белого», такой неуместной в нашем климате.

Насколько все было бы по-другому, если бы мы начали встречаться в обычном месте? В городе. А не здесь, в аквариуме. Что мы бы уже успели к этому времени? Наверное, побывали бы друг у друга в гостях. Болтались бы без дела по улицам. Сходили на вечеринку-другую. Его же всюду приглашают. Посмотрели бы пару фильмов. Познакомились с родителями друг друга?

Мне не дает покоя многословное напутствие Холли. Она считает, что у нас есть шанс оторваться. Что в переводе значит «сделать это самое». Почему мы, говоря о сексе, выбираем самые прозаические и непривлекательные выражения?

Мы идем больше часа, и когда я уже начинаю гадать, известно ли Бену, куда мы вообще направляемся, впереди появляется поляна. Здесь, в глухомани, еще сохранилась часть полуразрушенной каменной стены, сплошь оплетенной банксиями на длинных, как стволы деревьев, ветках. Я обхожу вокруг стены. Время поглотило остальные следы дома, но я нахожу почти заросшую травой и вымощенную камнями дорожку, которая ведет к ручью. Тут и перистые листья дикого фенхеля, и мята, а подальше, у самого берега, – старый сучковатый абрикос. Заброшенный, бывший сад.

– Ну что, нравится?

– Красота, – я срываю желтую розу и вдеваю в петлю рубашки.

Бен доволен.

– Я знал, что это место прямо для тебя.

Я отпиваю немного воды и начинаю распаковывать еду.

– Ты что принес? – спрашиваю я.

– Забудь про еду, – отвечает он и наклоняется, чтобы поцеловать меня. И вот мы снова здесь, на спорной территории желания и отказа.