Один на миллион - Моника Вуд

…

Учебный год плавно подходил к концу, я помню — деревья выплюнули зеленые листочки. И тут врывается Луиза, в своем облегающем габардиновом костюме, таком алом, словно кровь пульсирует в его жилах. До сих пор она меня не замечала — «здравствуйте», вот и все, что я от нее слышала, поэтому приклеила к ней ярлык зазнайки.

— Доложить мистеру Валентайну, что вы пришли? — спрашиваю у нее. Очень вежливо, разумеется. Я же на работе.

— Доложите, если посмеете, — отвечает она.

…

Да, верно. Очень смешно. И она смеется этим своим смехом, похожим на пароходный гудок, и плюхается лицом ко мне, а пятой точкой на мой стол, прямо на стопку неотправленных писем.

…

У доктора Валентайна была мания: он все переделывал по сто раз, поэтому я не отправляла корреспонденцию до конца дня, чтобы он еще раз ее проверил. Мне было все равно, что Луиза взгромоздилась мягким местом на мой стол, но вот оставлять ее без присмотра наедине с этими письмами не хотелось. Поэтому я сидела, не уходила. Как заложница.

…

То же, что и ты. Осматривалась. Оценивала обстановку.

…

Дело вот в чем: Луиза подумала, что у нее неприятности из-за Джордж Элиот — это писательница девятнадцатого века. Луиза обсуждала тайны любовной жизни Джордж Элиот на своих лекциях. Позвонили родители — чья-то мать, потом чей-то отец.

…

Но ее вызвали вовсе не из-за Джордж Элиот, и я не знала, как ей об этом сказать, а она сидела и тараторила, что Джордж Элиот была любительница наказаний в отношениях с мужчинами. Я и сама в то время не возражала против порки по причинам, о которых не буду здесь распространяться. «Но ведь это же, — говорила мне Луиза, — делало ее прозу такой сочной!» Она произнесла слово «сочный» и причмокнула, словно сатана вгрызается в спелое яблоко.

…

Сочной.

…

Примерно так. Из меня плохая актриса. «Неужели мистер Валентайн думает, что писатели черпают вдохновение из праха? — вопрошала Луиза. — Или из воздуха?»

…

Я, конечно, понятия не имела, откуда писатели черпают вдохновение, я пыталась сообразить, как мне быть: предупредить Луизу, что доктор Валентайн вызывает ее совсем по другому поводу, или нет.

…

Ну, в общем, по школе гулял слух.

…

Про Луизу и одного ученика.

…

Хокинса из старших классов. Рослый, крепкий парень, брился два раза в день. Веснушчатый восьмиклассник запустил этот слух, и вот, нате вам — об этом шептались по всем углам. Бедняжка Луиза болтала про Джордж Элиот, а на самом-то деле ее хотели притянуть за нарушение общественной морали. Роковая женщина.

…

Ну, соблазнительница. Женщина-соблазнительница.

…

Это женщина, которая вынуждает другого человека испытывать какие-то чувства помимо его воли. Мужчины тоже такими бывают.

…

Она, как бы сказать, заставила того юношу влюбиться в нее.

…

Я понятия не имела, правда это или нет, но я забеспокоилась.

…

Потому что она была единственной женщиной, которую я видела каждый день. Я не хотела, чтобы единственную в нашем заведении женщину уволили.

…

Я ей сказала: «Может, если вы будете на лекциях поскромнее, то перестанете привлекать к себе столько внимания».

…

Нет, что ты. Это было уже позже, когда мы подружились. Но Луиза обожала привлекать к себе внимание. Она всегда была центром внимания.

…

Ты тоже станешь. Погоди немного. Девочки выстроятся в очередь у твоих дверей.

…

Уверяю тебя, выстроятся. Такое обаяние, как у тебя, девочки способны оценить, только когда повзрослеют.

…

Лет в восемнадцать или около того. В двадцать один.

…

Нет, ждать не так уж долго. Сам увидишь.

…

Так вот, восседает Луиза на моих неотправленных письмах, готовится вступить врукопашную с мистером Валентайном. «В душе они такие трусы, эти мальчики, — говорит она мне. — Совсем как их папаши. Вы замечали, мисс Виткус?»

Это, нужно уточнить для протокола, была первая законченная фраза, с которой она обратилась лично ко мне. И она продолжает что-то говорить, хотя дверь кабинета открывается и на пороге появляется мистер Валентайн, он стоит в десяти шагах от нас, весь наэлектризованный от волнения, а рядом с ним стоят мистер и миссис Хокинс, их огнедышащую ярость я ощущала даже корнями волос.

…

Боже мой, да, я чуть не умерла. Но Луиза шестым чувством улавливает присутствие зрителей, поэтому убирает задницу с моего стола — и даже ни одного письма не сдвинула, встает и, прежде чем повернуться, тихо говорит мне, но так, чтобы слышали все: «Мисс Виткус, знаете, чего боятся все самцы без исключения? Женщину с тайнами».

…

Вот именно, ух ты. До сего дня не знаю, кого она имела в виду — миссис Джордж Элиот с ее тайнами, себя или меня. В любом случае, я вспыхнула — да, чуть не сгорела, — потому что после этих слов Луизы доктор Валентайн перестал смотреть на нее.

…

На меня. Он стал смотреть на меня.

…

Конечно, а как же иначе. У меня были свои тайны.

Куин проснулся поздно, замотанный в отбеленные гостиничные простыни, совершенно истерзанный самобичеванием — зачем заварил эту кашу. Он минут десять барабанил в дверь Уны и в полном изнеможении позвал администратора мотеля — того же мальчишку с носом-клювом, который встречал их накануне вечером. Тот отпер дверь запасным ключом, и перед ними предстала жуткая картинка: Уна в ночной рубашке до колен, выходящая из ванной. Куин взвизгнул, как кошка, которой прищемили хвост.

— Что вы здесь делаете? — взвыла Уна. — Убирайтесь вон!

Администратор стремительно ретировался, а Куин прикрыл глаза ладонями.

— Я стучал пятьдесят миллионов раз, Уна, — сказал он, поворачиваясь к ней спиной. — Я уж подумал…

Он смотрел в открытую дверь, за ней маячил дневной свет и манила машина Уны с газовым двигателем. Он был сыт по горло добрыми делами. Предпринятая Тедом спасательная операция, с ее театральностью, полностью отбила у него охоту к благотворительности.

— Убирайтесь вон, — повторила Уна. — Я собираюсь сдохнуть не раньше чем через восемнадцать лет.

Спустя час они поедали убогий завтрак в замасленной забегаловке при мотеле, где вчера отужинали. Куин хранил растерянное молчание и мрачно отхлебывал водянистый кофе, пока Уна уплетала тройную порцию блинчиков с черникой. Сезон яблок, похоже, еще не начался.