«Ангельская» работёнка - Куив Макдоннелл

Бейнс снова пожал плечами. Он вел себя как человек, мечтающий попасть под пулеметный огонь, чтобы поскорее отмучиться.

— Мне хочется спросить, как они залезли в эту яму сегодня вечером, когда половина ваших охранников и целый отряд подразделения быстрого реагирования не спускали глаз с зоны «Браво»?

— Единственное объяснение, которое я могу предложить: они проникли на территорию ночью и пролежали в яме весь день.

О’Рурк опять покачал головой.

Как это возможно? Провести по меньшей мере семнадцать часов в яме, тихо ожидая момента, когда можно нанести удар? У кого, черт возьми, найдется такой запас терпения?

Впрочем, ответа ему не требовалось. Он и так его уже знал.

— Сэр! — Финтан обернулся и увидел детектива Памелу Кэссиди, спешащую к нему с телефоном в руке. — Сэр, вам звонят!

— Без шуток, Кэссиди, мы только что потеряли алмазов на шестнадцать миллионов фунтов. Ясное дело, что мне постоянно звонят.

Он доложил комиссару, что проинформирует его через час. Все остальные звонки О’Рурк решил пока игнорировать.

— Да, сэр, но на этот звонок вы захотите ответить.

Банни лежал в постели, наблюдая, как изящный пальчик Симоны очерчивает круги в волосах на его груди.

— Пообещай мне кое-что, — сказала она.

— Что?

— Ты никогда не будешь брить грудь.

Банни посмотрел на свою грудь, на ту область тела, на которую он никогда прежде не обращал абсолютно никакого внимания — причем до такой степени, что не смог бы ее даже выделить на процедуре опознания.

— А что, кто-то так делает?

— Некоторые да.

— Зачем?

— Не имею ни малейшего представления. Наверное, для того, чтобы показать, какие они большие и сильные.

— Я предпочитаю показывать более забавными способами.

Симона повернулась и с лучезарной улыбкой положила подбородок ему на грудь.

— А то я не знаю!

Миновало шесть дней с тех пор, как Симона ушла «сидеть с котом Ноэля». И с самой первой ночи она жила в доме Банни, расположенном в Кабре. В первое утро они проспали, хотя спали не так уж много. Следующим вечером она снова была вынуждена «уехать к коту Ноэля», так как, по ее словам, «животное почувствовало бы себя еще более одиноким». С тех пор наиболее естественным ей казалось находиться в доме Банни.

Сегодня вечером они решились сделать то, чего так долго боялись. Симона вернулась к сестре Бернадетт и объяснила, что собирается пожить у Банни некоторое время. Он поехал с ней для моральной поддержки. Но реакция сестры оказалась совсем не такой, как они оба ожидали.

— Черт возьми, ну наконец-то!

Банни и Симона удивленно переглянулись.

— Я просто хочу сказать… — продолжила сестра Бернадетт, — да, да, женитесь и рожайте деток, и желательно именно в таком порядке. Я слишком многое повидала в жизни, чтобы указывать, что вам делать с самими собой. Однако ты, — она указала кривым пальцем на Банни, — сейчас пройдешь со мной.

Банни безропотно последовал за ней на кухню. Монахиня закрыла дверь и повернулась к нему лицом. Возле плиты стояла сестра Эссампта, наблюдая, как кипит большая кастрюля с картофелем. Банни бросил на нее тревожный взгляд, опасаясь, что она вновь начнет раздеваться, но сестра Эссампта выглядела странно зачарованной.

— Итак, — сказала Бернадетт, — я присмотрелась к тебе, и ты показался мне хорошим мужчиной. Человеком чести, не лишенным порядочности. Мне симпатизирует твое понимание естественного правосудия.

Банни кивнул. Он догадался, что она имела в виду, но никогда не слышал, чтобы это так называли.

Бернадетт указала на дверь.

— Она особенная девушка, прошедшая через некоторые ужасные испытания.

— Именно, что…

Банни был прерван резко поднятой рукой.

— Чем бы она ни решила с тобой поделиться, это исключительно ее дело. Я не какая-нибудь легкомысленная ослица, чтобы выбалтывать чужие секреты. Больше меня не перебивай.

— Да, сестра. Простите, сестра.

— Как я уже сказала, она хорошая девушка и все это время была на моем попечении. Теперь я доверяю эту роль тебе. Если все испортишь, будешь иметь дело со мной.

Банни улыбнулся и похлопал ее по руке.

— Не волнуйтесь, я обещаю, что…

Он осекся, поскольку с быстротой, казавшейся невозможной, сестра Бернадетт ухватила со стола разделочный нож и потрясла им перед его глазами.

— Не стоит относиться ко мне снисходительно, ты, здоровенный кусок ветчины! Я превращала людей вдвое больше тебя в хнычущие обрезки.

Взгляд Банни полностью сосредоточился на лезвии ножа, совершенно неподвижно застывшем перед его лицом.

— Да, сестра.

— Я не имею в виду, что ты обязан помнить, когда ее именины, и интересоваться, как она провела день. Ее прошлое осталось в прошлом, и я очень надеюсь, что навсегда, но если по какой-то причине оно вернется, ты должен об этом позаботиться.

— Да, сестра.

— Хорошо.

— Кроме того, теперь ты у меня в долгу.

— Я?

— Ты. — Нож мгновенно исчез. — Я скажу, когда ты мне понадобишься. Мне частенько нужны люди с твоими навыками. Что ж, рада, что мы все обсудили. — Она повернулась к кухонной двери. — Кстати, ее день рождения запомнить будет нелишне. Это элементарное проявление внимания.

— Полностью согласен, — ответил Банни, делая мысленную пометку о том, чтобы по дороге домой спросить у Симоны, когда у нее день рождения.

Когда они вышли из кухни, Симона ждала в прихожей с выражением волнения на лице и одним маленьким чемоданчиком в руке.

И вот наступил вечер. Они отпраздновали переезд Симоны, хотя ни разу его так не назвали. Все, что они говорили, было намеренно расплывчато — из опасения, что словоблудие может каким-то образом разрушить магические чары.

Симона поцеловала его в грудь и посмотрела в глаза.

— А есть что-нибудь во мне, что бы ты хотел, чтобы я никогда не меняла?

Он перекатил Симону на спину, положив руку ей на бедро, и навис сверху, уперевшись руками в кровать. Затем склонился и поцеловал ее в лоб, нос, губы.

— Ничего. Не меняй ничего. Я люблю тебя такую, какая ты есть.

Симона отвернулась, перестав улыбаться.

— Не надо.

Она мягко оттолкнула его и села, повернувшись спиной.

— Что я такого сказал?

— Ничего. Просто… — Она слегка повернула голову, и свет от прикроватной лампы отразился в ее повлажневшем глазу. — Думай так, чувствуй, если хочешь, но… никогда не произноси слово «люблю», хорошо?