Ради тебя - Катерина Снежинская

Одно не понятно: как она в собственной спальне очутилась, да ещё ночью? Впрочем, этот вопрос в немедленном ответе точно не нуждался.

— Ты на меня выпала, — сообщил Крайт.

Наверное, опять мысли подслушал.

— Откуда выпала? — без особого интереса спросила Тильда.

Всё, что случилось — сегодня, десять лет назад и ещё раньше — сейчас казалось совсем неважным и очень-очень далёким. Хотя это на самом деле было далеко от «теперь».

— Из самолёта, — ухмыльнулся Карт.

Кузен опять шевельнулся, кажется, спиной о кровать опёрся, а, может, и голову на одеяло положил — Тиль не видела, а поворачиваться не хотелось. Она подвинула руку, нашарила ладонью жёсткую и гладкую, как собачья шерсть, шевелюру Крайта, пропустила пряди над его лбом через пальцы и замерла, вслушиваясь в щекотку чужих волос на коже, в дыхание мужчины, в ночной дом, луну.

— Тебе же неудобно так сидеть, — сказала, когда, кажется, прошла вечность.

А, может, всего минут пять.

— Удобно, — не согласился Крайт.

И снова тишина, шорохи, поскрипывания и шепотки, которые были частью этой тишины и не имели никакого отношения к людям.

— Карт, — позвала Тиль, — а кто я? — «Для тебя» договаривать не стала, слишком банально и пошло бы получилось, а сейчас и совсем лживо.

— В двух словах не скажешь, — тихонько хмыкнул Крайт. — Честно, я пробовал. Ну, знаешь, готовился.

— А в трёх?

— И в трёх не скажешь. Трёх тоже слишком мало.

— Тогда просто расскажи.

— Рассказать? — усмешки Карта Тиль тоже, понятное дело, не видела, но представляла её прекрасно. — Сколько мне было, когда ты появилась? Лет шестнадцать? Но, в общем, собирался я Берри прикончить. Всерьёз так собирался, основательно. Нет, идеальное преступление не готовил. А вот невозмутимость перед зеркалом репетировал. Это, значит, чтоб на виселице достоинства не терять. Смешно?

— Очень, — заверила его Тильда. — И что случилось?

— А сама не догадалась? Хочешь, расскажу, во что ты была одета, когда сюда приехала? Платьице такое зелёное в оборочках посветлее. Ещё передник, чепчик вроде шлема, только в кружавчиках, а на шее здоровенный бант. И это платьице тебе ужасно не нравилось, постоянно оборки дёргала.

— Тогда ты меня полюбил враз и до гробовой доски? — предположила Арьере.

— Не-ет, — помотал головой Крайт — жёстко-мягкие волосы проехались под ладонью Тиль. — Просто ты старалась держаться в стороне от всех, но постоянно за Берри оказывалась. Не жалась, а… — Карт щёлкнул пальцами, видимо, пытаясь нужное слово подобрать, — словно отгораживалась им. Понимаешь? Тогда и сообразил: ну прихлопну я старика, так у тебя никого не останется. В общем, считай, не только его, но и мою жизнь спасла. Правда, это до меня уже позже дошло.

— А потом?

— А потом было много дури, щедро унавоженной романами, которые я тогда пачками глотал. Ну, знаешь же, герои, страдающие от непонимания, неразделённой любви, отсутствия смысла жизни и поноса.

— Карт! — Тиль дёрнула его за волосы, старательно давя смешок — над такими шуточками в её почтенном возрасте смеяться уже просто неприлично.

— А ты хочешь узнать скабрезную историю, как подрощенный молокосос вожделел совсем уж юную деву? — кузен вывернул шею, видимо, пытаясь лицо Тиль рассмотреть.

— Карт Крайт!

— Ладно, ладно, — проворчал, снова пристраивая затылок на краю кровати. — Дальше… А дальше этот кретинский полёт над морем.

— Расскажи, — тихо попросила Арьере.

— Не сумею, наверное, — Карт перехватил её ладонь, поцеловал легонько, и не отпустил, держа близко, но губами не касаясь, лишь гладя дыханием. — Очень холодно. И очень больно — от холода, а ещё от воды и соли. Хочется дышать, а не получается, вода рот заливает. Страшно. Рук не чувствуешь, будто и не твои. Смотришь, как они за эту проклятую деревяшку цепляются, и понимаешь: вот-вот отпустят. А ты ничего сделать не можешь.

— Прости, — прошептала Тиль, повернулась на бок, поджав колени к груди, но руку не убрала.

— Я выплыл… В общем, ты меня звала.

— Звала?

— Ну да. Помнишь, как тогда… Да всегда! Ты по утрам вылетала из дома и орала, как ненормальная.

— Просто кто-то вскакивал ни свет ни заря, а потом в саду читал. Даже зимой!

— Это не кто-то рано вставал, а ты спала до обеда. Кстати, зачем кричать, если знаешь, где я?

— А зачем всегда отвечать: «Нет его?»

Ночная тишина завернула комнату, будто в платок. Тёмный сад бесшумно перебирал ветками за стеклом, и не было ни солнечного света, копьями пробивающегося сквозь густые яблони; ни по-утреннему суетливого щебетания птиц, облюбовавших заросли сирени у ограды; ни счастья от того, что это всё просто есть. Не было старого скрипучего, почти до земли продавленного шезлонга и ярко-красного пледа, прихваченного невесть зачем. Не было белых муслиновых платьиц и ярких лент, по-крестьянски перехватывающих волосы. Никто не кричал: «Карт, ты где?». Никто не отвечал ворчливо: «Нет его».

И всё это было здесь, за стенами дома, за истончённой до волоса гранью тишины и ночи.

— Спасибо, — тихо-тихо сказала Тиль, а Крайт промолчал, не стал спрашивать, за что она благодарит. — Только ведь это не всё?

— Не всё, — нехотя согласился кузен.

— Ну так договаривай.

— Зачем?

— Карт, я тебя очень прошу, никогда больше этого вопроса не задавай, ладно?

— Ладно, — кузен помедлил, аккуратно, словно стеклянную положил руку Тиль на одеяло. Наклонился вперёд, сгорбился, опёрся локтями о колени — будто отстранился. — Там, куда меня… откомандировали, тоже холода хватало. И воды. Но больше камней и лишайника. А ещё птицы: чайки, альбатросы, гагары какие-то. Знаешь, терпеть не могу птиц. Зато всё просто: дневной вылет — спать, ночной вылет — спать, в дождь, в туман. На земле лишь ешь и спишь, просыпаешься только в кабине. Правда, не всегда и просыпаешься, — Карт усмехнулся в сплетённые пальцы. — Короче говоря, в очередной раз приземлился неудачно, шасси в хлам, снова взлететь нереально, крыло сломано, у хвоста половины… Ничего хорошего, короче. Да ещё пурга — на вытянутую руку ни демона не видно. Пайка — на двое суток, дров нет. Да и где костёр разводить? В кабине? Ну я и… Нет, Тиль, не нужно тебе это, Небом клянусь. Хватит на сегодня воспоминаний.

Теперь пришла очередь Тильде молчать, тянуть паузу, думать, а кузен её и не торопил.

— Как ты любишь говорить: знаешь, что? — отозвалась Арьере, наконец. — Я хочу сама решать, нужно это или нет. Может, это наш последний… Пожалуйста, расскажи мне.

— Собственно, рассказывать нечего, — хмуро подытожил Крайт. — Думал: дров нет, зато ракетница есть, кортик всегда со мной, ну и к демонам это, возвращаться-то всё равно некуда.