Личная жизнь шпиона. Книга первая - Андрей Борисович Троицкий

окнах есть свет, на третьем этаже горело три окна. Наверное, Разин тут такой не один, по соседству мается еще какой-нибудь горемыка, в нем тоже сомневаются товарищи, мучают вопросами, умными и не очень, выворачивают душу, лезут туда немытыми ручищами. Разин обошел корпус, заметив, что какие-то мужчины гуляют неподалеку, делая вид, что заняты своим разговором.

После ужина стало клонить в сон, он поднялся к себе, чувствуя внезапную слабость. Скинул одежду, лег на кровать, потянулся к лампе выключить свет, но, кажется, так и заснул с вытянутой рукой. Он провалился в сон, какой-то странный, похожий на явь. В этом сне было душно, пахло аптекой. У его кровати сидели двое незнакомцев, они старались его растормошить, держали за руку, даже хлопали по щеке, будто хотели разбудить, но не могли. Пришел человек в белом халате, видимо, врач. Он сел ближе других, померил давление, взял из вены кровь и сделал два укола в плечо.

После укола стало тепло и приятно на душе, будто с нее свалился тяжкий груз. Захотелось рассказать этим симпатичным людям, которые пришли просто по-соседски поболтать, что-то занимательное. Появился недавний собутыльник подполковник Котов. Один мужчина сказал, что Котов перестарался с угощением, — и все заулыбались. Разину стало казаться, что его сущность разделилась на две части, одна часть хотела веселья, дружеских разговоров, другая часть будто омертвела и не давала ответить на вопросы, свободно высказать то, что приходило в голову.

Поэтому люди, сидевшие у кровати, были недовольны, им не нравилось, что говорил Разин, — так ему казалось. Или тема разговора была им не интересна, не близка. Тот, который постарше, в клетчатом пиджаке, старался направлять разговор на какую-то определенную тему, но какую именно, Разин понять не мог. Его непонятливость, граничащая с тупостью, раздражала присутствующих. Разин переставал говорить, тогда врач мерил давление, холодной тряпкой вытирал лоб. Один из незнакомцев задавал все те же вопросы, другой что-то писал, переворачивая страницы блокнота.

Разин снова начал говорить, но как-то косноязычно и опять не о том, — это он видел по реакции гостей. Самому казалось, будто чужая невидимая рука держала его за шею, сдавливая горло, не давая слова произнести, вторая рука зажимала рот. В те минуты, когда он освобождался от чужих рук, язык шевелился сам, он что-то говорил, но не понимал, что именно. Мужчина в клетчатом пиджаке иногда отвечал ему громко, почти кричал, его лицо становилось красным.

Доктор сделал еще один укол, Разину снова стало легче говорить, но ненадолго. Свело ноги, мышцы будто выжали, как сырое белье. Казалось, что хрустели кости, и он слышал этот хруст. Было так больно, что из глаз выкатились слезы. Но после нового укола боль отпустила, он перевел дыхание. В комнату вошли еще двое, встали за спинами тех, кто сидел на стульях. В одном из новых посетителей Разин узнал подполковника Колодного, у того было уставшее, какое-то желтое лицо, будто он две ночи не спал. Второй мужчина стоял дальше всех, его не удалось хорошо разглядеть, но потом тот человек встал ближе к свету, и Разин узнал его, вспомнил имя, но в следующее мгновение все забыл.

К горлу подступила тошнота, мужчины встали и вышли из комнаты, разговор был закончен. Остался Колодный, который что-то говорил врачу, что-то приказывал, но тот не хотел выполнять. Мир кружился и стремительно исчезал в этом круговороте.

Глава 28

Разин проснулся, когда уже рассвело, серый свет проникал сквозь прозрачные шторы. На тумбочке у кровати горела лампа, видимо, он так и не выключил свет. На часах, не снятых с руки, семь тридцать. Голова была тяжелой, будто вчера он выпил ведро неудобоваримого пойла. У кровати стояло пустое пластиковое ведро. Он сбросил ноги на коврик и сел. В дверь постучали, вошел Валентин, одетый в брюки и свитер. Он внимательно посмотрел на Разина и сказал:

— Ведро я поставил. Подумал: вдруг вас стошнит. Я предупреждал, что тут пить нельзя. Подполковник Котов сам злоупотребляет, и вас втянул, а не надо бы.

— Ну, я не знал, что Котов такой вредитель. Спаивает жильцов. Ну, бог с ним… У нас что сегодня по расписанию?

— Сначала завтрак. Но вам никуда ходить нее надо. Отдохните, а я принесу. В девять тридцать полиграф. А дальше только свободное время. Пообедаете и отдохнете.

Разин поднялся, чувствуя слабость и головокружение. Прошел в ванную, увидел в зеркале серое помятое лицо, запавшие глаза, слипшиеся, еще влажные от пота волосы, — и отступил назад. Он встал в ванну, пустил в душе теплую воду. Кое-как растерся полотенцем, вспоминая ночной кошмар, но не целиком, а отдельными фрагментами, и не мог решить, сон это был или явь. Когда он вернулся в комнату, на столе уже ждали две тарелки, накрытые стеклянными крышками и свежие газеты. Он развернул пахнувший типографской краской номер «Социалистической индустрии», но тут разыгрался какой-то нечеловеческий аппетит.

Отложив газету, он мгновенно проглотил омлет, морской салат, сосиски и горку жаренной картошки, запив это яблочным соком и двумя чашками кофе с молоком. И только тут почувствовал, что жизнь возвращается, понемногу, по чайной ложке, но возвращается.

* * *

В амбулатории в подвальном этаже у него снова взяли анализ крови, благообразный мужчина в белом халате подробно расспросил о самочувствии, заглянул в уши и опять постучал молоточкам по коленкам, предложил, закрыв глаза, притронуться кончиком указательного пальца к носу. Затем измерил давление, попросил сделать несколько приседаний, снова измерил давление и вынес вердикт:

— Да, батенька, да, Алексей Павлович, вас можно в космос запускать.

— Что, серьезно? — удивился Разин.

— Абсолютно. Когда надоест работа в конторе, подайте заявление в отряд космонавтов. На вас, батенька, пахать можно. Целину поднимать. Но, батенька, целину подняли уже давно. Еще в шестидесятых годах. Туда вы не успели…

В комнате с табличкой «прозекторская» ждали два мужчины в белых халатах. Здесь было много света, голубой кафель на стенах, светло бежевое кресло, кажется, позаимствовали из зубоврачебного кабинета. Рядом с креслом на столике стоял аппарат размером с небольшой чемодан, из которого торчали бумажная лента и самописцы, похожие на стальные паучьи лапки. Мужчина постарше, добродушный плотный дядька в очках с толстыми стеклами, представился Павлом Максимовичем, но доверительно, понизив голос почти до шепота, сообщил, что коллеги и сослуживцы для краткости называют его просто Максимычем. А он и сам любит, когда все по-простому, без лишних формальностей.

Он попросил раздеться до пояса, Разин снял рубашку, сел в кресло и расслабился, наблюдая, как ассистент закрепляет на его шее, груди, плечах