Святые и порочные - Збигнев Войцеховский

Дополнительным стимулом для угасания революционных настроений стала столыпинская аграрная реформа, которая, увы, не успела реализовать весь свой потенциал. Николай также дал добро на проведение военной реформы – уж больно наглядно поражение в войне с Японией показало уровень боеспособности русской армии. Эти два направления достаточно широко освещены в исторической и научной литературе, кроме того, роль царя в них была минимальна. Как говорится, не мешал – уже хорошо. Плохо, что не мог придать ускорение в нужном направлении.

Апрель 1912 года лег на имя царя еще одним кровавым пятном – «Ленским расстрелом», где при попытке разогнать бастующих уже месяц рабочих-золотодобытчиков командовавший солдатами жандармский ротмистр Трещенков приказал открыть огонь. По разным данным, погибло от 107 до 270 человек, ранения получили от 150 до 250 рабочих (известно, что газета «Звезда», издававшаяся социал-демократами, спустя четыре дня опубликовала поименные списки 170 погибших и 196 раненых). Забастовка при этом продолжалась еще более трех месяцев, после чего 80 % рабочих покинули прииски. Дело, получившее громкую огласку, расследовали две комиссии – правительственная и общественная (во главе с никому тогда не известным А.Ф. Керенским). В итоге ротмистр был разжалован в рядовые, переведен в «пешее ополчение Санкт-Петербургской губернии» (с началом войны он добился «высочайшего соизволения» на отправку на фронт и погиб в мае 1915 года, получив в лоб австрийскую пулю). Иркутский губернатор Ф.А. Бантыш, неосторожно заявивший, что выступление рабочих было вызвано действиями администрации «Лензолота», очень быстро оказался губернатором в Якутске. Во время слушаний в Думе о событиях на Ленских приисках министр внутренних дел Макаров заявил, что «так было, так будет!», сорвав аплодисменты депутатов от правых партий. А что же царь? Царь отмолчался…

А что же я не упоминаю другую сторону медали? Семейную жизнь царя? А потому лишь, что семьянин из Николая действительно вышел примерный – лучшего отца и мужа не стоит желать. Но государственный деятель, более того – император… увы.

Интересно, вступился бы Николай за братьев-сербов, если бы знал (или хотя бы догадывался), чем это обернется для России и для него лично? Придавал бы такое значение обязательствам в рамках Антанты? Но он не знал, а война становилась все более неизбежной. И она началась. Появление «общего врага» способствовало сплочению общества, ослаблению оппозиционных настроений. Но экономика России не была готова работать в военных условиях. Не была завершена и военная реформа, армии не хватало оружия и боеприпасов. «Штык-молодец» проиграл «пуле-дуре» по всем статьям – особенно с появлением пулеметов. Успехи первых месяцев быстро сменились затяжной полосой неудач и поражений, сданными без боя крепостями… В этой ситуации Николаю II не оставалось ничего другого, как освободить великого князя Николая Николаевича от обязанностей Верховного главнокомандующего и принять эти обязанности на себя. Похоже, более подходящей кандидатуры царь не видел. В окопах смена Главковерха энтузиазма не вызвала, зато у германцев уход с этого поста великого князя вызвал вздох облегчения – они успели разглядеть в нем талантливого стратега, которому лишь неизбывный русский бардак помешал развить успехи начала войны. Тем не менее начатое вскоре контрнаступление оказалось успешным, германские войска вынуждены были остановиться и местами даже отступить. Война перешла в позиционную фазу. Пользуясь передышкой, экономика спешно переходила на военные рельсы, в тылу формировались и обучались новые части. На весну 1917 года готовилось большое наступление, призванное отбросить германцев.

Но Николай одновременно принялся тасовать правительство – за 1916 год сменил четверых премьеров, четырех министров внутренних дел, трех министров иностранных дел, двух военных министров, трех министров юстиции, параллельно сменив 17 членов Государственного Совета.

В январе 1917 года прошла Петроградская конференция, как именовали в прессе встречу высокопоставленных представителей союзников. Иностранные делегаты, среди прочего (поездки в Москву, посещения позиций русских войск) активно общались с политиками самых разных убеждений и взглядов. Глава британской делегации писал впоследствии, что мысль о неизбежности революции – либо снизу (народное восстание), либо сверху (дворцовый переворот) – в речах его собеседников доминировала. А что же Николай Александрович? Неужели царь по-прежнему ничего не видел? Или не хотел видеть?

А потом стало поздно.

Ситуация в Петрограде стремительно вышла из-под контроля. Дальнейшее всем интересующимся известно, хоть и во множестве версий. От императора в итоге начали требовать отречения – и восставшие, и Дума, и военные (из командующих фронтами и флотами лишь адмирал Колчак не присоединился к общему давлению на царя – он не прислал никакой телеграммы). И Николай отрекся. В пользу брата Михаила, а не сына – ибо, по его же словам (воспроизведенным издававшейся П.П. Рябушинским газетой «Утро России»), он намеревался уехать из страны после отречения и не хотел оставлять Алексея одного). Вот так. А как же намерение разделить страдания родины? В той ситуации отъезд за границу был бы для царской семьи лучшим выходом. Увы, воспользоваться им последний самодержец не успел. Михаил же, не получив от сообщивших ему об отречении брата представителей Думы никаких гарантий личной безопасности, предпочел отказаться от короны – которая уже не несла ничего, кроме лишних неприятностей. Николай, узнав об отказе Михаила, подписал новый манифест – об отречении все-таки в пользу Алексея, и передал его генералу Алексееву, который не отправил его, «дабы не вносить лишнюю смуту», мол, все равно уже отрекся.

С этого момента от царя уже практически ничего не зависело. Его «смирение с волей Божьей» привело к гибели и его самого, и его семью, и тысячи, если не миллионы других людей, и в каком-то смысле страну. У Николая было по меньшей мере несколько месяцев, чтобы спасти хотя бы свою семью, если не корону и прежнюю жизнь. Он почти полгода (!) – с марта по июль – сидел в Царском Селе, терпеливо снося издевательства охраны, молясь, читая, разговаривая, гуляя по парку… А ведь охраняли их еще не чекисты – простые солдаты, еще можно было связаться с людьми, оставшимися «по ту сторону» и сохранившими верность присяге и императору. Даже в Тобольске это еще было возможно – вплоть до того момента, пока власть не перешла к большевикам и охранявших царскую семью простых мужиков в солдатских шинелях, мечтавших вернуться к своим женам и детям, к своей земле, не заменили на «идейных».

Неизвестно, как долго большевики продолжали бы сохранять жизнь семье императора, но свою роковую роль сыграло приближение к Екатеринбургу фронта. Вожди большевиков прекрасно понимали, что может произойти, если Николай или даже хоть кто-то из членов его семьи окажется «по ту сторону»…

Последнему самодержцу можно сочувствовать, стоит его помнить, но почитать как святого? Чем он это заслужил?

Доктор Боткин, до последнего дня остававшийся с царской семьей, по моему скромному мнению, в куда большей степени достоин почитания – он всю свою жизнь спасал жизни других людей, он оставил свою семью и последовал за государем, очень ясно осознавая, что никогда не увидит своих детей. Противники его канонизации говорят, что он всего лишь исполнял свой долг. Но он исполнил его. А сделал ли это последний царь?