Москва и Россия в эпоху Петра I - Михаил Вострышев

Во всяком случае, вражда к иноземцам была в Москве всеобщей. «Разжились немцы в Немецкой слободе», – ворчали наиболее умеренные. «Немецкую слободу выжег бы, а немцев вырубил – то был бы и государь», – тщетно требовали от Петра непримиримые.

Но все были согласны, что неприлично царю «якшаться с иноземцами», веровать в них, то есть во всем полагаться на них и следовать им. «Потерять ему, великому государю, честь свою, что государь непрестанно бывает у немца в слободе», – говорил еще в 1692 году потешный Карташов.

В Москве все помнили, как последние патриархи заклинали избегать «новых латынских и иностранных обычаев и в платье перемен по-иноземски», признавали смертным грехом «еллинский блуднический обычай брадобрития».

В силу этого укоренилось мнение, что раз царь «бороды бреет и с немцы водится», то «вера стала немецкая» и «кто немецкое платье наденет, тот и басурман».

В Петре, особенно в первый период, еще не выдохлась старомосковская закваска, чтобы можно было его подозревать в уклонении от православия, в склонности к вере лютерской. От банкетов Немецкой слободы его временами тянуло на клирос, чтобы щегольнуть мастерской завойкою[10] при чтении известного ему наизусть Апостола. Он устроил престол во имя преподобного Сергия, в благодарность за найденный им у Троицы[11] приют во время так сильно напугавшей его инсценировки заговора 1689 года. Во время бури на Белом море он воспылал усердием к патронам прибрежного Пертоминского монастыря Вассиану и Ионе и, высадившись благополучно на берег, в порыве благодарности приступил к открытию мощей этих угодников с такой же стремительностью и удачливостью, с какой рвал зубы и делал ампутации.

В конце XVIII столетия, при вылившейся своим «теплейшим к Богу благоговением» царице-вольтерьянке, безупречный в отношении правоверия митрополит Платон ради «пользы существенной», понимаемой в смысле увеличения доходов духовенства, поломал более двух десятков «извечных церквей». Но обвиняемый в люторстве Петр даже в эпоху лихорадочных приготовлений к защите Москвы от ожидавшегося нашествия Карла XII, при устройстве «регулярной фортеции» вокруг устаревших городовых крепостей, из числа обступивших Кремль и Китай-город церквей снес лишь церковь Феодосия Киновиарха на Лубянке, высунувшуюся уж слишком близко к Китай-городу, стоявшую на юру «меж проезжих улиц». Церкви же на месте выстроенного им цейхгауза были уничтожены не им, а пожаром 1701 года, опустошившим «до пошвы» эту часть Кремля.

Всегда «в работе пребывавший», вечно колесивший по России и Европе, Петр не мог изнурять себя постом, как его богомольный и тучный отец, разнообразивший «многое сидение» в кремлевских палатах лишь выездами на соколиную потеху.

Несоблюдение постов вконец подорвало репутацию царя как благочестивейшего. «Был я на Москве, – сообщал мужик в захолустной деревне, – и сказывали, что великий государь, будучи за морем, в среды и в пятницы, и в посты ел мясо. А ныне же, пришед из-за моря, тоже в среды и в пятницы, и в посты ест мясо». Солдаты и монахи подсмотрели тайны царской кухни, на которой в пост «гусей и уток, и все мясное жарили». Они дознались, что царь «в Великий пост не то, что яйца, и мясо кушает». Постепенно царское меню приобретало совсем уже омерзительный характер, и стали поговаривать, что царь «кушает и лягушки», а почтительное выражение «кушает» стали заменять грубым выражением «жрет».

Царь не только сам ел мясо, но «и людей мяса есть заставливал».

Из Москвы по всей России расходились «мирскою молвою всяких чинов людей» самые тревожные слухи относительно нарушения царем церковных уставов. «Великого поста, на Москве будто сказано, убавлено», «Великого государя указы разосланы по городам, что Светлому Воскресению не быть, а разгавливаться в Вербное воскресенье» – такими, полученными из столицы новостями, делились встревоженные обитатели разных медвежьих углов. После такого переворота в пасхальном круге ждали полного упразднения постов, ждали, что «после Светлого Воскресения учнут в среды и в пятки рядом мясо есть» или, в лучшем случае, «по средам и пятницам молоко есть». Но и это, по понятиям того времени, значило «полатынить веру». Немалый соблазн произвело и перенесение новолетия с 1 сентября на 1 января. Ссылка на пример «многих европских христианских стран» была совершенно бесполезной, так как русские эти-то именно «европские страны» и не признавали христианскими.

Уже только при виде обязательного новогоднего украшения домов «от древ и ветвей сосновых, еловых и можжевеловых» дворянин Полуехтов, едучи в санях по Москве, злобно ворчал: «Кто это затевает – у ворот и по улицам ели ставить? Я бы того повесил». Через две недели после 1 января 1700 года отставной подьячий Арсеньев «отодрал и передрал лист у Предтеченских ворот о счастливых летех», то есть, очевидно, о праздновании начала года.

К этому подоспели секуляризация церковных доходов (благодаря учреждению Монастырского приказа), реквизиция части церковных колоколов и запрещение лить колокола – в целях сосредоточения литейной промышленности на изготовлении пушек. К ужасу правоверных, «Колокольный ряд запустел». Пошли зловещие слухи о том, что «указы есть или будут, чтобы икон вновь не писать и не окладывать».

Ситуация дошла до крайних пределов. Возвратившийся из Москвы провинциальный монах сообщал остолбеневшей братии самую свежую столичную новость: «Патриарха не будет, а будет царь и патриарх – один великий государь. До обеда – царь, а после обеда – патриарх». Тут уж совсем становилось ясно, что царь «на Бога поступил».

Как это бывало со времен Ахава, сама природа карала подданных за грехи царя. Над Москвою 4 ноября 1697 года «стояла звезда с хвостом», наводившая на самые тяжелые предчувствия. В одни годы, как в 1696-м и 1699-м, стояли необыкновенные оттепели, на Богоявленьев день (6 января) «была молния, и небо раззевалось». В другие годы, как в 1704-м, в конце мая наступили «великие мразы». В силу всех этих аномалий имели место великие недороды, голод 1698 и 1704 годов. Замечали: «Как государь пошел под Азов, и с того году хлеб не родился».

Вообще, последние годы XVII столетия и первые годы XVIII столетия были тугие. Едва осилили Азов, как началась тяжелая война со шведами. Организация регулярной армии и флота потребовала величайшего напряжения народных сил. «Всю землю выпустошил, корабельным строением весь народ разорил», «Всех людей на службу выволок», «Всю казну из миру вытащил» – такие речи не сходили с языка задавленного податями и повинностями народа.

Петр I обрезает у бояр бороды в Преображенском дворце

Петр I поздравляет народ с Новым годом 1 января 1699 года