Придворный - Бальдассаре Кастильоне

LVI

После общего смеха мессер Бернардо сказал:

– В самом деле, история, которую хотел рассказать я, не столь искусна, но тоже хороша: вот она. Несколько дней назад, говоря о новой стране, называемой даже Новым Светом, открытой португальскими мореплавателями, и о разных животных и других диковинах, которые они привозят оттуда в Португалию, мой друг, о котором я упоминал, уверял, будто видел обезьяну, обликом совершенно непохожую на тех, что привыкли видеть мы, и замечательно игравшую в шахматы.

В числе разных случаев с ней он рассказывал, как однажды тот дворянин, что ее привез, был у короля Португалии, и когда играл с ней в шахматы, обезьяна сделала несколько очень хитрых ходов, поставив его в трудное положение, после чего объявила ему шах и мат. Возбужденный, как бывает со всеми проигравшими в этой игре, дворянин схватил фигуру короля, довольно большого размера, как это в обычае у португальцев, и засветил хороший шах обезьяне по голове. Она тут же вскочила, громко жалуясь и будто бы прося у короля защиты от нанесенной ей обиды. После этого дворянин снова позвал ее играть; обезьяна некоторое время отказывалась знаками, но потом села играть и, как и в прошлый раз, так и теперь загнала его в угол. Наконец, видя, что может поставить хозяину шах и мат, она решила новым трюком обезопасить себя – и спокойно, будто невзначай, просунула свою правую лапу хозяину под левый локоть, который он для удобства держал на подушечке из тафты. Проворно выхватив ее, в тот же миг левой лапой поставила ему мат пешкой, а правой положила подушку себе на голову, чтобы прикрыться от затрещин. И затем еще весело подпрыгнула перед королем в знак своей победы! Вот какой мудрой, осторожной и предусмотрительной была эта обезьяна!

– И эта обезьяна, – подхватил мессер Чезаре Гонзага, – была, несомненно, доктором всех обезьянских наук, и весьма авторитетным; полагаю даже, что Республика индейских обезьян послала ее в Португалию, чтобы заслужить себе уважение в прежде неведомой стране.

Тут все весело посмеялись и выдумке, и комментарию мессера Чезаре.

LVII

Мессер Бернардо вернулся к прерванному изложению:

– Итак, вы выслушали то, что я мог сказать вам относительно шуток, состоящих из связного рассказа, производящего определенный эффект. Теперь можно перейти к тем, что заключаются в одном изречении: здесь находчивая острота выражается кратко, единой фразой или словом. И как в первом роде шуток, рассказывая или подражая, нужно избегать уподобления паяцам и прихлебателям и тем, которые смешат других своими глупостями, так и в этом роде, кратком, придворный не должен казаться злоязычным, ядовитым и говорящим остроты и шутки с целью лишь разозлить и оскорбить; ибо те, кто так делает, часто за грех языка получают заслуженное наказание всем телом.

LVIII

Из мгновенных шуток, заключающихся в одном кратком высказывании, самые острые – те, что рождаются из двусмысленности, хотя они не всегда вызывают смех: их хвалят больше за то, что они находчивы, чем за то, что смешны. Такую остроту недавно наш мессер Аннибале Палеотто{236} сказал предлагавшему ему преподавателя грамматики для его сыновей. Когда тот расхваливал ему преподавателя как весьма ученого (dotto) и, перейдя к вопросу об оплате, сказал, что он, кроме денег, хотел бы иметь комнату, где можно было бы жить и ночевать, ибо «у него нет постели (non ha letto)». На это мессер Аннибале тут же ответил: «Какой же он dottо, если он non ha letto?»{237} Неправда ли, он хорошо использовал разные значения слов «ha letto»? Но поскольку эти двусмысленные фразы бывают довольно остры, так как человек принимает слово в ином значении, нежели как понимают его все другие, то, кажется, они чаще вызывают больше удивления, чем смеха, – разве что если связаны с каким-то другим образом речи.

Но род высказываний, который чаще всего используют, чтобы рассмешить, – когда мы ожидаем услышать одно, а тот, кто отвечает, говорит другое, выходя за рамки беседы. И если к этому присоединяется двусмысленность, фраза становится весьма острой. Так позавчера, когда рассуждали о том, как сделать сколь возможно лучший кафельный пол (mattonato) во внутреннем покое синьоры герцогини, и уже было сказано многое, вы, Джан Кристофоро, заметили: «Вот если бы можно было хорошенько распластать епископа Потенцы, он вполне сгодился бы для этого дела. Ибо лучшего matto nato{238} я в жизни не видывал». И все рассмеялись, ибо, разделив это слово «mattonato» на два, вы придали ему совершенно другой смысл. Кроме того, ваше предложение разровнять епископа и положить его вместо пола для покоев было полной неожиданностью для слушателей; вот и получилось остроумное и смешное изречение.

LIX

Но двусмысленные изречения бывают разного вида, и нужно быть осмотрительными, подыскивая слова весьма искусно и избегая таких, которые делают высказывание холодным, или кажутся притянутыми за уши, или же, напротив, как мы уже сказали, слишком резки.

Однажды несколько приятелей были дома у их общего друга, слепого на один глаз, и этот одноглазый пригласил их остаться на обед. Но все отказались, кроме одного, который ответил: «А я останусь, потому что вижу, что для одного у тебя есть свободное местечко», показав пальцем на дырку от пустого глаза. Можете судить, насколько это жестоко и неблагородно: он уязвил без причины, не потерпев от него никакой обиды. К тому же он сказал то, что можно сказать о любом человека с подобным увечьем, а такие вещи, слишком общего характера, и не смешны, потому что могут показаться придуманными загодя.

Того же сорта – слова, которые говорили в шутку одному безносому: «На чем же ты носишь очки?» или «Чем же ты нюхаешь розы, когда они цветут?».

LX

А среди прочих высказываний наиболее остроумны такие, когда из язвительной речи собеседника человек берет те же слова в том же смысле и против него же их обращает, уязвляя его собственным оружием. Так, двое вели между собой тяжбу, и в присутствии судьи один сказал другому: «Да что ты еще гавкаешь?» – а тот немедленно парировал: «Вижу вора, вот и гавкаю». В таком же роде высказался однажды Галеотто да Нарни{239}. Проходя по Сиене, он остановился на улице, чтобы спросить, где харчевня, а один сиенец, видя его полноту, сказал со смехом: «Другие сзади мешки носят, а этот спереди». Галеотто не задумываясь ответил: «В городе воров только так носить и можно».