Беспокойное лето 1927 - Билл Брайсон

«Замочная политика» Бакнера постепенно распространилась на всю страну. Помимо всего прочего, в Калифорнии было «закрыто на замок» некое красное дерево, в стволе которого якобы располагалась перегонная установка (впрочем, возможно, это был просто рекламный трюк). В 1925 году власти закрыли максимальное число заведений по всей Америке – 4700.

Любопытно, что сам Бакнер не верил в эффективность Сухого закона и признавался, что следил за его исполнением не из моральных соображений, а только потому, что был представителем власти. «Я сам не очень заинтересован в нем, разве что с юридической точки зрения», – объяснял он. Бакнер не скрывал того факта, что часто употреблял спиртные напитки (до той поры, как был назначен прокурором округа). Согласно его мнению, этот закон был огромной ошибкой. «Он ухудшил криминальную ситуацию, из-за него люди стали больше лжесвидетельствовать, убивать, грабить и совершать другие преступления; он привел к моральному разложению среди чиновников. Все его возможные преимущества – ничто по сравнению с теми серьезными преступлениями, что свершаются ежедневно».

Почти все считали Сухой закон огромным провалом, и все же государство настаивало на его соблюдении целых тринадцать лет. Общее настроение как нельзя лучше передавало стихотворение Франклина Пирса Адамса, напечатанное в газете «Нью-Йорк уорлд»:

В каком-то смысле именно потому, что закон не работал, Уилер и его приспешники активно проповедовали идею разбавлять промышленный спирт ядовитыми добавками. Для того чтобы сделать алкоголь непригодным для употребления вовнутрь, достаточно было бы мыла или других моющих средств, но активные сторонники «сухого» образа жизни считали это недостаточным. Уилер искренне верил в то, что употребляющие алкоголь люди получают по заслугам. Для него употребление алкоголя было «осознанным самоубийством». Преподобный Джон Роуч Стрейтон – тот самый, что желал скорейшей казни Рут Снайдер, – был еще более непреклонным. Когда Стрейтон узнал, что губернатор и генеральный прокурор Индианы позволили своим тяжело больным близким выпить немного виски по предписанию врачей, он заявил: «Лучше бы они позволили своим близким умереть и умерли сами, чем нарушать присягу, данную ими при вступлении в должность».

В июне 1927 года Сухой закон казался чем-то незыблемым и вечным. Но до переломного момента оставалось совсем немного времени. Даже сам Уэйн Уилер не знал, что лето 1927 года станет для него не только самым худшим, но и последним в его жизни.

Наградив Чарльза Линдберга Крестом летных заслуг 11 июня, Калвин Кулидж не захотел задерживаться в Вашингтоне. Как только появился удобный повод покинуть собрание, он вместе с миссис Кулидж отправился на вокзал Юнион-Стейшн, где их, а также небольшой отряд журналистов и сопровождавших президента лиц (всего семьдесят пять человек, а также две колли и ручной енот по имени Ребекка) ожидал специальный поезд. Этот поезд отправлялся в Южную Дакоту, где президент планировал провести долгий летний отпуск. Кулидж страдал от хронического несварения и астмы, и поэтому был рад покинуть душный Вашингтон. Администрация президента впервые переезжала в такое удаленное место.

Фактическим местопребыванием правительства США в следующие три месяца было здание школы в Рапид-Сити. Сами Кулиджи проживали в тридцати двух милях от нее, в резиденции под названием «Государственный охотничий дом» у подножия горы Харни в природоохранном парке Кастер. «Государственный охотничий дом», по сути, представлял собой небольшое строение, где были только гостиная и спальня с ванной по коридору. Но Кулиджи не жаловались. В те времена все было проще, чем сейчас.

Президенту Кулиджу нравилось смотреть на себя в кинохронике. Поскольку до охотничьего дома он добрался, когда уже было темно, то на следующее утро все сопровождающие (а их с местными чиновниками и группой поддержки набралось около двухсот человек) загрузили весь свой багаж обратно в автомобили, проехали двести ярдов и разыграли сцену прибытия перед камерами, запечатлевавшими «исторический момент».

Для Южной Дакоты визит президента стал очень важным событием. Руководство штата отчаянно пыталось сделать его привлекательным для туристов. Кому-то пришло в голову, что если все увидят, как президент доволен посещением местных водоемов, то к ним захотят приехать и другие рыбаки. Для успеха предприятия на рыбоводном заводе в Спирфише было выращено специально две тысячи форелей – крупных и хорошо откормленных. Их тайком привезли и выпустили в небольшую спокойную реку неподалеку от резиденции Кулиджа, оградив это место растянутыми между берегами сетями. К сожалению хозяев, Кулидж заявил, что рыбалка его не интересует, но потом его все же удалось переубедить. Облаченный в деловой костюм, он взял в руки удочку и забросил крючок с наживкой в воду. Оголодавшая рыба тут же клюнула, и через мгновение Кулидж вытянул свой трофей. Улыбающегося до ушей президента едва удалось увести прочь от берега. После этого мистер и миссис Кулидж почти ежедневно съедали на обед свежепойманную форель, хотя многие утверждали, что рыба эта была невкусная. Правда, Кулиджу не хотелось дотрагиваться до червей, и вместо него наживку на крючок насаживали его охранники. Если не считать червей, то он был совершенно счастлив.

Пока Кулиджи отдыхали и наслаждались рыбалкой в Блэк-Хиллзе, Чарльз Линдберг продолжал принимать почести от своих поклонников, рвение которых с каждым днем только усиливалось. Альва Джонсон в своей опубликованной в «Нью-Йорк таймс» статье, которую он написал в Сент-Луисе, поражался тому, насколько невозмутимым оставался Линдберг во время парада и других празднеств, устроенных в его честь. «Полковник Линдберг ни разу не показал словами или жестом, что он понимает, в честь кого устроена эта демонстрация. Не улыбнулся и не помахал рукой. Ничто не заставило его признать, что все это великолепное зрелище и все эти оглушающие крики прославляют именно его». На следующий день Линдберг с удовольствием показал воздушные трюки в Форест-парке толпе из ста тысяч зрителей, но, когда приземлился, вновь стал очень серьезным. «Праздничный дух покинул его, едва он ступил на землю, – сообщал Джонсон. – Как только он оказался вне своей любимой стихии, к нему вернулось строгое и довольно мрачное расположение духа. На земле он чувствует себя не так уж непринужденно».

Дальше было только хуже. Из Сент-Луиса Линдберг полетел в Дэйтон в штате Огайо, чтобы посетить Орвилла Райта, одного из изобретателей аэроплана (другим был его покойный брат Уилбер). Власти города в спешке организовали парад и торжественный прием и страшно огорчились, когда Линдберг отказался присутствовать на мероприятиях на том основании, что это частный визит. Многие разочарованные горожане даже отправились к дому Райта и потребовали, чтобы им показали их героя. Линдберг снова отказался, тогда толпа начала проявлять беспокойство и угрожать разнести дом Райта. Только после этого Линдберг вышел на балкон, поддавшись мольбам Райта, волновавшегося за свою собственность, и помахал толпе рукой.